Кыргызстан
+19°
Boom metrics
Сегодня:

Донбасс. 5-й год войны

Что изменилось и как там живут люди рассказывает специальный корреспондент "Комсомольской правды" Дарья Асламова
Донбасс. 5-й год войны

Донбасс. 5-й год войны

Афонина:

- Сегодня речь пойдет о незаживающей и такой кровоточащей ране – о Донбассе. Скажи, пожалуйста, твоя командировка на Донбасс чем была вызвана? Что изменилось? Как там люди живут?

Асламова:

- Тем, что были страшные опасения, что во время чемпионата мира, который проходит у нас, украинцы начнут наступление. Известно, что было два разговора Путина с Порошенко, известно было, что Путин жестко заявил, что, если попробуют, то будет угроза Украине, как государственности, было даже такое выражение. Но как бы опасения были не напрасны… Я не была там несколько лет, и мне было интересно – что же сейчас такое Донбасс? Первое ощущение было, конечно, шокирующее. Я помню войну, разбомбленные дороги, чересполосицу…

Афонина:

- А ты когда там была последний раз?

Асламова:

- В 2014 году, когда все начиналось. Я въехала через тот же пост Успенка, который принадлежал украинцам раньше, теперь это хорошо оборудованный пост границы ДНР, где все, как надо, где все по правилам, где стоит дьюти-фри…

Афонина:

- Да ты что?

Асламова:

- Да, да… Ты пересекаешь границу и ты видишь дьюти-фри… Я было ринулась туда, но потом смотрю, что цены точно такие же, как в московском, поэтому ловить там нечего…

Афонина:

- А товары какие там?

Асламова:

- Ну, все то же самое, что и в московском дьюти-фри… Ну, вот, меня встречают мои коллеги, мы едем по совершенно идеально ровной дороге, которую я просто помню, что на ней места живого не было и стояли вперемешку российские посты и посты ДНР, а сейчас это идеально ровная дорога, глубокий тыл, который ведет к Донецку, она совершенно новая, то есть, ни одной воронки и ни одной ямочки вообще. Вокруг тебя роскошные сады, которые просто… они говорят, что даже сами устали от этого сверхурожая просто. То есть, все это ломится, никто не собирает эти черешни, вишни… абрикосы, малина… Стоит такая блаженная южная жара… вдоль этих дорог за какие-то копейки продают эту всю малину, клубнику, черешню, вишню… В первый момент тебе кажется, что ты попал в такой рай, знаешь. То есть, ты только что выехала из Ростова, где там тебе горло порвут за каждую копейку… в общем, Ростов-на-Дону такой город прагматичный, тем более, там сейчас чемпионат, поэтому цены там соответствующие, конечно… А тут ты попадаешь в такие блаженные сельские края… продают зеленый горошек в этих стручках – это такое тоже местное удовольствие, ты можешь прямо ехать и щелкать его по дороге. И вся вот эта красота… потом, богатые дома, уже все отстроенные… там живут хозяйственные люди, запомни… немножко такой хуторской менталитет, это селяне… новенькие блестящие церкви с золотыми куполами. Потом ты въезжаешь в Донецк… У Донецка со времен Советского Союза была репутация самого зеленого индустриального города Европы. И он назывался городом миллиона роз. Вот сейчас они бились за эту позицию, чтобы снова вернуться к этим миллионам роз… И они их вырастили опять. У них теперь миллион роз и вот каждое утро женщины выходят и подстригают эти бесконечные газоны… только розы… А говорю – а что, остальные цветы вы специально затаптываете или как? Нет, вот у нас такая репутация, говорят, мы ее поддерживаем. Там все в цветах. Вот даже разбомбленные дома все оплетены розами. Я такое видела только однажды в Югославии в городе Вуковар, когда шла война. Поэтому я была совершенно ошеломлена… И символом, конечно, самым потрясающим был для меня, что там уже появились умельцы, которые из разорвавшихся снарядов, которые падают со стороны Украины, делают розы. Вот мне подарили болванку, из которой растет роза – значит, там чернильница и гусиное перо. Все это сделано из снарядов. Материал бесплатный и очень качественный, потому что снаряды делают из хорошего металла. И там умельцы перешли на производство роз из снарядов… Это выглядит совершенно невероятно. Да, я потом эту розу везла через Ростов-на-Дону и, когда ее просвечивали на контроле, естественно, они просветили, что это. Они ее вытащили и говорят – девушка, что делать-то будем? Я говорю – ну, это сувенир. Они – ну, положите в чемодан, потому что такой розой убить можно, она ж по весу килограмм десять. Мне пришлось везти ее в чемодане, но я ее довезла. Она реально 10 килограмм. Ты въезжаешь в город и ничего не понимаешь, что это война. Вот даже когда начиналась война, я помню, даже когда уже все сбежали из Донецка, остались только самые верны люди… значит, вот ночь, бомбежки и коммунальные службы терпеливо моют улицы города. Это самый чистый город на свете, он всегда славился своей чистотой. В нем все вылизано, не представляешь как. О войне напоминает, разве что вот скотч на окнах… А так все вылизано. Газончики подстригаются, милиционеры в белоснежных рубашках, штраф за мат 102 рубля…

Афонина:

- Как это?

Асламова:

- Да. Учитывая, что на войне люди матерятся чрезвычайно много, но в городе штраф за мат 102 рубля. И моему коллеге пришлось его заплатить… он разговаривал на остановке со своим другом, к ним подошли милиционеры и сказали – молодые люди, вы сейчас выматерились, вы сейчас пойдете у нас в милицию и мы вам выпишем штраф, который вы завтра оплатите в банке. Пока они шли до милиции, они наговорили еще на 5000 рублей… как ты понимаешь… Потому что их потащили ночью, у них отобрали паспорт, и они утром пошли в банк платить 102 рубля…

Афонина:

- Даш, там же ведь рубли, да…

Асламова:

- Там абсолютно все перешло уже на рубли, там рублевая система. Единственное, что не работают карточки, потому что банковская система не может работать…

Афонина:

- Транспорт нормально ходит?

Асламова:

- В 11 вечера у них комендантский час. Это у них строго… Абсолютно безопасно можешь гулять, но только вот дальние разрывы тебе напоминают, что ты находишься на войне… Представляете, центр города, который весь в зелени… там есть памятник Кобзону… он же там родился… и вот у них шагающий Кобзон стоит… Они давно ему поставили памятник. Лен, это кажется чем-то невероятным. Вокруг шикарные рестораны, где подают фуагра под яблочным соусом…

Афонина:

- А цены там какие?

Асламова:

- Раза в два ниже, чем в московских ресторанах…

Афонина:

- И что, люди ходят в эти рестораны?

Асламова:

- В ресторанах полно людей, которые заказывают фуагра, которые заказывают дораду… которые заказывают очень изысканные блюда мексиканской кухни, японской кухни… Очень вкусно все. Ночные клубы заполнены, несмотря на комендантский час, в театры билеты не купишь… Правда, они очень дешевые театры, там 60 или 80 рублей на галерку стоит… Люди ходят в театры каждый вечер. То есть, когда ты попадаешь туда, вначале у тебя реальный шок – ты не понимаешь, что ты на войне…

Афонина:

- А откуда же такие деньги в Донецке, чтобы себе устраивать такую красивую жизнь? Чем они зарабатывают? Мы живем в мирной обстановке, и то люди сетуют – зарабатывать негде, на работу не берут, работы нет… Что в Донецке? Как?

Асламова:

- У всех, конечно, возникает вопрос – кто эта элита, которая жирует в ресторанах? Потому что когда сидишь и слышишь там от женщин средних лет, которые собрались на обед и заказали себе гаспаччо и коктейли мохито, и обсуждают, где им сделать маникюр и в какой фитнес-центр пойти… а там фитнес-центры круче, чем в Москве, то я себя спрашиваю – кто эти люди? Это так называемые возвращенцы, так их называют в Донбассе, с некоторым таким пренебрежением… то есть, те люди, которые пережили самые страшные годы, когда в городе не было воды, света, когда каждый поход за хлебом мог обернуться тем, что тебя убьют, вот эти люди, которые остались, когда был пустой город, а сейчас, когда сам Донецк находится, то есть, по окраинам идут бои, а до центра не долетает, ну, потому что взяли аэропорт под контроль, взяли позиции под контроль, - эти люди вернулись. Мужья этих женщин делают бизнес в Киеве… ну, а кто их упрекнет, эти люди пересекают границу туда-сюда, там есть пункты, где можно пересечь границу с Украиной…

Афонина:

- А по ту сторону границы, на украинской территории, к ним нормально относятся?

Асламова:

- Может быть, тебя это удивит, но донецкие пенсионеры многие получают пенсию и там, и там.

Афонина:

- Да, я это знаю…

Асламова:

- Им, конечно, устраивают там райскую жизнь, что ты должен каждые два месяца отмечаться, но они все равно ходят через эти переходы… Люди, которые имеют бизнес, ну, что, когда стало безопасно, у них же квартиры шикарные остались в центре города, у них остались машины… И вот они вернули своих жен туда. А зарабатывают деньги в России или в Киеве, где угодно. И вот эта элита, когда стал комфортным город в момент, когда его просто отбили окраины, она благополучно вернулась и чувствует себя очень комфортно, потому что цены ниже, чем где-либо. Дом родной.

Афонина:

- А вот отношение к этим людям какое?

Асламова:

- Очень многие из них вернулись и получили хорошие посты, хорошие должности. Тут есть еще, конечно, психологический момент. Когда люди возвращаются, это уже хорошо. С ними возвращаются деньги, с ними возвращается какой-то бизнес, какое-то ощущение безопасности. Поэтому никто их, естественно, выгонять не будет.

Афонина:

- С другой стороны, эти же люди могут в любой ситуации сделать то же самое, что и четыре года назад.

Асламова:

- Да. Убежать или, например, работать, как пятая колонна, считая, что ситуация затянулась, сколько можно, мы живем в состоянии войны больше, чем уже Великая Отечественная, уже пошел пятый год. Знаешь, когда разговариваешь с женщинами, которые все это пережили, с моими ровесницами… Даш, знаешь, говорят, эти люди не знают, что такое, когда ты должен утром пойти найти воду и хлеб, а ты ищешь в шкафу приличные трусы. Спрашиваю – почему трусы? Потому что ты видишь, говорят, по телеку женщину, которую убили, ноги раскинуты, а трусы нехорошие, и педикюра на ногах нет. И ты вот думаешь – а если я в таком виде буду сегодня вечером лежать? Я говорю – ну, все равно ведь потом уже морг? Все равно ведь… А вот не все равно, понимаешь. И даже старушки искали белье приличное, чтобы выйти, потому что будешь лежать мертвая под камерами и чтобы хоть не стыдно было перед людьми… Звучит ужасно, конечно, да… Но мы женщины, мы так устроены, понимаешь, мужикам проще. И вот они пережили это время, когда ты каждый день думал об этом, выходя на улицу. Потому что убить могли в любой момент. Моя подруга ехала в троллейбусе, на который Град упал с одной стороны и со второй. В троллейбусе были ранены все, кроме нее. Она одна выжила. Это наша коллега – Лена Шинкаренко. И когда ей сказали – ложись на пол, а все было в стекле и все было в крови, она подумала о своем последнем приличном платье – то есть, как же я в этом платье упаду на эти осколки? Ей кричат – да ложись ты… а она не может психологически, женщины не могут так. И вот они все это пережили, поэтому к возвращенцам у них отношение как к предателям… На это можно смотреть по-разному. Хорошо, что вернулись – чем больше людей, тем лучше для любого города. И потом, они все равно тратят там деньги. Но психологически атмосфера тяжелая, потому что от этого прекрасного центра, где полно богатых людей, до линии фронта, если быстро ехать, всего 30-40 минут на машине.

Афонина:

- Эта линия фронта четкая?

Асламова:

- Абсолютно четкая, да. Поскольку я была много на позициях, которые окружают Донецк, там стоит уже Донецкая армия, которая противостоит Украинской армии… А там-то тоже люди живут.

Афонина:

- Вот я как раз хотела сказать – там же не мертвая такая зона…

Асламова:

- Да. Ты знаешь, что меня в Донецке поражает – они, конечно, люди упертые в этом смысле, но вот как раз перед моим приездом, если не ошибаюсь, Куйбышевский район, Софийская улица… я пришла на эту улицу, а это прямо в двух шагах от позиции уже, там люди живут, стоит бабушка, 76 лет, подметает осколки снарядов. Бабушка Римма, у которых 10 правнуков, дочка в Москве… бабушка одна живет… и вот эта бабушка метет двор и говорит – вот чудом выжили с соседкой, пришли коммунальщики, пластиковые окна, ну, то есть, те дома, которые разбомблены, восстанавливают, и пришли три строителя, и всех троих положило. А бабушку кинуло на землю… То есть, представляете, в таких ситуациях мэрия Донецка старается все восстанавливать – они пришли ремонтировать дома, чтобы люди вернулись… А, конечно, украинцы видят с той стороны, им прекрасно видно, что, ага, вы сейчас хотите дома восстанавливать? – и вот они по этим мирным жителям: строителям, ремонтникам – мочат. Даже не по армии, а вот именно когда видят, что кто-то пытается что-то восстановить. Чтобы жизни тут не было, понимаешь. И это совершенно дико смотрится. Вот она одна осталась, ни одного человека, и ей платят за то, что она подметает семь дворов. Вот она – единственная, и живет в какой-то комнатке, где выбито все… она там проживает вместе с собакой. Маленькая собачка.

Афонина:

- Подожди, но зачем тогда, если в этих дворах не живут люди, зачем их подметать?

Асламова:

- А зачем коммунальщики работали, когда весь город бомбили?

Афонина:

- Вот я и спрашиваю – зачем?

Асламова:

- Вот такая психология у людей, они очень любят свой город и реально его пытаются восстановить. Я бы коммунальщикам Донбасса поставила просто памятник… Они всегда работали… иногда даже платить им нечем было, а они выходили на работу…

Афонина:

- Я помню, когда шли бои за водонапорную, водоочистную башни – фильтровальную станцию…

Асламова:

- Лена, я тебе скажу, что она до сих пор не находится полностью в руках. Это каждый раз угроза Донецку – потому что не будет воды, не будет Донецка.

Афонина:

- И туда каждый раз люди выходят, ремонтируют все это?

Асламова:

- Это уже и страшная опасность, потому что украинцы же знают, где уязвимая точка… Это фильтровальная станция воды. Вот Донецк – это два мира, два образа жизни. Вот здесь такой богатый капитализм, а тут вот абсолютная нищета и пенсия 2900 рублей. Как на эту пенсию проживешь? Вот такая жизнь. Поэтому окраины страшно ненавидят центр Донецка, а центр Донецка спрашивает – а что им еще надо?.. Ну, отчасти, как Москву не любят все… они говорят – а что ты хочешь, естественно, все ресурсы тут. Как у вас Москва собирает все ресурсы, а все остальные ее ненавидят. Вот то же самое в миниатюре – ДНР.

Афонина:

- Но в то же время вот от мирной жизни до войны 40 минут… Кто те люди, которые держат оборону?

Асламова:

- На самом деле, вот костяк армии – самые сильные его люди – это, конечно, бывшие ополченцы. Или те, кто пытался уйти от войны, уезжал, но все равно вернулся. Очень много бывших ополченцев. Много молодых пришло. Потому что армия это стало – круто, модно, и там какая-то зарплата… Очень много людей, которые воевали в 2014-2015 году, это уже матерые такие волки.

Афонина:

- А уходят в армию воевать – это срочники? Там есть какой-то срок службы?

Асламова:

- Да нет, это все абсолютно добровольно. Люди идут, там зарплата в 15 тысяч рублей считается приличной. Но идут не за деньги… Знаешь, у них же у всех позывные… удивительно, как часто совпадают позывные с характером людей. Например, Удав – мой новый приятель. У него хватка действительно как у удава. Когда он меня тащил через полосу, которая простреливается, то просто вот, знаешь, - не вырвешься. Саид – человек, который на самом деле украинец, у него брат украинец, а выглядит… я говорю – ты не на Саида похож, ты похож на Абдуллу. Он командир батальона. Он говорит – как ты угадала, меня в армии звали Абдуллой. Девушка снайпер - Воробей – правда, похожа на воробья. Невероятной красоты, причем, девушка. Что такое для меня, для матери, встретить на фронтовой полосе 23-летнего ребенка? У меня дочери 22 года. Ей 23, ребенку 5 лет и она – снайпер. И невероятной красоты. Вот просто модель, знаешь, с огромными зелеными глазами, накрашенная, с пухлыми губками, жара 40 градусов на солнце, бронежилет, каска и она на этих позициях…

Афонина:

- А что ее привело?

Асламова:

- Да, у меня был тоже шок… скажи, говорю, что? Ты мать все-таки… и такая красавица… ты удовольствие от своей работы получаешь? Она сказала – абсолютное. Нельзя работать и не любить свою работу. Вот когда стрельнешь и видишь, что падает – это же класс!.. Я говорю – послушай, а если с той стороны хороший человек, а ты его убила? Она говорит – так с той же стороны немцы, там хороших людей быть не может. Они так и говорят про них – немцы. Они не называют их уже украми… Это, конечно, шокировало…

Я спрашивала, кто и за что воюет. Большинство людей воюют уже долго – я видела человека, который пятый год уже воюет. Мне вот один шахтер местный очень хорошо сказал… например, командир роты – такой крупный, здоровый мужик – позывной Бизон. И это так, знаешь, несколько шокирует… или вот парня зовут Неваляха… Почему говорю? А вот как, говорят, не мочишь его, он все равно, сволочь, поднимается… И вот это все настолько смешно, с одной стороны… Вроде игра в войнушку, по-детски, а на самом деле все не по-детски. Война-то настоящая… Я помню, что у нас не было бронежилетов в 2014 году, ни у кого. Их, что называется, отжимали у укропчиков – как тогда выражались. Не было оружия. Сейчас мне сразу нахлобучили каску… бронежилет в 20 килограммов… камуфляжный костюм… Этого всего не было тогда…

Афонина:

- Даш, а тебя пускали на передовую?

Асламова:

- Да, да. Ну, понимаешь, есть официальный приказ – не пускать… всегда есть приказ командования журналистов не пускать, но, когда ты приходишь на линию фронта, то выясняется, что людям же скучно, а так – пришли люди из мирной жизни, поговорить интересно, даже покрасоваться можно… поэтому, вот как всегда, чем ближе к линии фронта, тем меньше соблюдается приказ в отношении журналистов.

Афонина:

- Скажи, а что из себя представляет вот эта линия фронта?

Асламова:

- Окопы, Лена, блиндажи какие строят. Настоящие. Как будто вернулся 1944 год. То есть, это прекрасно отстроенные блиндаже подземные, где все как надо – кровати, печка, закопченные чайники, поварешки, каски, оружие – все есть. Окопы обложены деревом. Это уже очень хорошо оборудованные окопы. То есть, полная линия окопов… опять же, говорю, хозяйственные люди… там уже конкретная оппозиционная война, где все подготовлено.

Афонина:

- А дисциплина? Это тоже очень важно.

Асламова:

- Дисциплина очень жесткая. Как они правильно говорят – один уснет, зайдет группа, всех вырежет. Поэтому там очень жесткая дисциплина. Огромное количество кошек и собак, потому что, ну, во-первых, это чувство вины. Дело в том, что, когда Донецк бросили, бросили кошек и собак, запирали часто в квартирах. Мне бабушка Римма рассказывала, что кошки лапами вышибали окна, прыгали… от жажды умирали – была жара страшная, 40 градусов, а кошек оставили в квартирах. И вот кошки бросались с балкона, чтобы воду добыть. Собака одна сидела на крыше дома и выла… у нее четверо щенков родилось, ее бросили. Она забралась на крышу дома и лаяла на весь Донецк и звала людей. Под конец ее наши корреспонденты «КП» заметили, вытащили, позвали каких-то добровольцев, не могли ее отловить, потому что она уже людей боялась и презирала, она уже не доверяла людям. Щенков раздали, а ее забрали в приют и так она до конца своей жизни людям больше не верила. Это вот чувство вины перед животными, которых побросали… мне кажется, что весь Донецк сильно переживал. И абсолютно в каждом, даже маленьком подразделении, есть собака. Потому что собака чует, если кто-то будет двигаться, собака первая чует, когда летит снаряд. А кошки, говорят, предатели. Сегодня пожрет здесь, а завтра пойдет к украм через границу и нажралась там. Они идеологически неподготовленные, эти кошки… С другой стороны, кошек не выгонишь, потому что мыши. Жара, мыши везде… ты можешь уснуть и проснуться без ботинок – сожрали ботинки. Поэтому коты – вещь полезная в отряде… У одного батальона шикарная породистая такса Жуля, они очень ею гордятся… потому что она может съесть колбасу, которая длиннее, чем она сама…

Афонина:

- Даш, мы помним, что несколько лет назад было сказано, что теперь это не ополчение, это профессиональная армия. Она действительно таковой стала? В чем это выражается?

Асламова:

- Изменилась в дисциплине. Изменилась в том, что пошли учения, стрельбы, пришел молодняк, который надо учить и его воспитывают. Я была сама свидетелем скандала, когда солдат пошел в магазин и его поймала милиция на улице, и были дикие разборки. Потому что милиция гражданская – а ну-ка, быстро пиши отчет, а почему вышел?..

Афонина:

- То есть, говорить о том, что это какая-то махновщина…

Асламова:

- Это все закончилось в 2015-2016 году. Сейчас это уже реально армия.

Афонина:

- Даш, ты сказала, что костяк этой теперь уже профессиональной армии, это те люди, которые, может быть, тогда, четыре года назад, и не думали о том, что их дальнейшая жизнь будет связана с войной. Как война изменила людей мирных профессий, которые взяли оружие в руки…

Асламова:

- На самом деле, много было и бандитов, скажу тебе… Что такое банда – это уже в принципе маленькая организация со своей иерархией, командами и т.д. И бандиты шли защищать. Предприниматели. То есть, брали в руки оружие люди, которые были совершенно далеки от этого. Вот страшную вещь мне сказал один шахтер. 18 лет он был шахтером, из Красноармейска. Когда я спросила – почему пошел? Он говорит – ну, как, в Красноармейске 9 мая Правый сектор расстрелял людей, которые понесли цветы к памятнику. Обстреляли колонну дальнобойщиков, погибло 4 человека, обстреляли шахтеров. Он говорит – я взял в руки оружие и пошел воевать. Говорю – а ты пытался вернуться к мирной жизни? Он – ты знаешь, я даже в Россию уехал, заработков вообще полно, для нас, людей с руками (а руки у всех золотые) – работы полно. Я, говорит, уехал, хорошие заработки, но – не могу. Почему? Мне хочется автомат в руках подержать, мне хочется его почистить, а, может, и шлепнуть кого-нибудь. Вот такие страшные слова.

Замполит мне говорит – а чего ты хочешь? С войны уже не вернешься. С войны вернуться нельзя. И мы переживали этот синдром Великой Отечественной войны… когда эти банды образовывались… они просто вообще не могли без адреналина. И самая частая фраза, которую я слышу – адреналин… Ну, ты же сварщик… это же рабочие люди все… Я никогда не забуду, как мне рассказывал украинский писатель Дмитрий Выдрин, он сейчас уже убежал с Украины, о том, как в начале войны снимали бойцов с одной стороны и со второй стороны… И вот показывают бойцов с украинской стороны – у них на руках нитяные перчатки, колхозные – и вот они сидят в этих перчатках и говорят: вот картоху опять гнилую привезли, перебираем, жрать нечего, что это за снабжение… Показывают донецкую сторону – а там у людей такие характерные вот эти рабочие перчатки с обрезанными пальцами. Почему? Потому что кожаная перчатка защищает твою руку от тяжелой работы, а пальцы тебе нужны открытые, чтобы они были чувствительными. Это при работе с металлом, при любых тонких работах, при работе с оружием. И вот они снимают эту разницу в перчатках, да… а они вот эти кожаные перчатки с обрезанными пальцами типичны для рабочего люда… А ты знаешь вообще, откуда брали оружие? У них были соляные шахты в Солидаре… Вообще Советский Союз – это были огромные запасы старого оружия… у нас в любом городе что-либо да спрятано, понимаешь. Тем более, на Донбассе, который пережил жестокие бои – и там было спрятано на этих соляных шахтах огромное количество американского старого оружия, советского старого оружия. А вот эти люди – они профессиональные рабочие, они сейчас сделали винтовку Сепаратист. Знаешь из чего? Из противотанкового оружия 1942 года. Добавили оптику, приклад поновее… Это вот село против города – когда все начиналось, это было село против города, потому что городской класс всегда, как Ленин говорил, выше по самосознанию, чем село. Поэтому эти люди так быстро встали защищать свои города. Потому что, если ты работаешь в шахте, у тебя есть солидарность, ты знаешь, что тебя может завалить в любой момент, а товарищи либо вытащат, либо семье помогут… Шли вообще какие-то предприниматели, которые были богатые люди… они говорят – ты знаешь, вот генетический код… Один был меняла, например… пошел воевать – убили. Второй – вот этот Бизон – у него был посудный цех, богатый человек. А потом взял в руки оружие. А вернуться уже нельзя. Потому что война затягивает. Сейчас в чем проблема? Это наш чемпионат мира. Потому что дан негласный приказ – на провокации не отвечать, типа, праздник России портить не будем. И поэтому укры, или как их там называют, немцы, - они-то могут мочить, а наши отвечать не могут…

Афонина:

- Подожди, что значит не отвечайте на провокации, они же на в наступление в конце концов идут, они на выстрел отвечают адекватно.

Асламова:

- Ну, одно дело, когда в тебя летит снаряд, а другое дело – просто стрельба. А на снаряд нужно отвечать снарядом. Есть такое выражение на войне – любая война идет на повышение калибра. Ты стрельнул, тебе ответили из пулемета, на пулемет ответили минометом, потом уже ответили артиллерией… А тут сиди себе и жди, когда тебя мочат, потому что там был такой фейерверк в тот день, когда Россия выиграла у Саудовской Аравии 5:0! Ну, укры поздравили по полной! Там свистело, летело и взрывалось все, что угодно. А нашим приказ – не отвечай…

Афонина:

- А нет с украинской стороны каких-то поползновений перейти к активным действиям?

Асламова:

- Ты знаешь, они тоже не дураки. При наступательных операциях средняя статистика – это 30% убитых, 50% раненых. По разным данным. Любое наступление чревато… кто такие были эти люди в 2014 году? Это пацаны с палками и консервными банками. Это шахтеры, которые брали охотничьи карабины, а потом они убьют кого-то – отожмут оружие. Вот тебе и все вооружение. А сейчас стоит профессиональная армия. И они прекрасно понимают, что любое наступление, как бы они ни хорохорились – их Америка будет толкать до последнего – но они понимают, что это возможная гибель. Даже для самой армии. Потому что, хотя у них трехкратное превышение в числе, армейское, но тут мотивации меньше. Потому что либо ты свой город родной защищаешь, либо ты наступаешь. И вот чемпионат мира, конечно, безумно злит людей, потому что они воспринимают это как окрик из Москвы, как то, что нас предают, о нас забыли, - а что нам делать? Мне как-то один замполит сказал – в принципе, все, кто воюет уже пятый год, это все уже потенциальные убийцы. Потому что вот война закончится, куда их девать? Помнишь, у нас после первой чеченской люди уходили в бандиты? Это люди с уже сломанной психикой… они говорят – вот сейчас чемпионат, а мы с ума сходим от затишья, у нас крыша едет. Потому что мы привыкли, что разрывы. А разрывы – это война. А война – это жизнь. Ты прячешься, бежишь, стреляешь в кого-то, ты что-то делаешь, у тебя адреналин в крови играет. А от того, что затишье и тебе стрелять нельзя – то есть, лопаются нервы у людей… они пытаются снять как-то напряжение… мы, говорят, уже без этого не можем, нам легче, чтобы была война. А вернуться нам некуда… да, мы по-своему больные люди… А что, говорю, с вами делать после? Они говорят – ну, паковать и посылать куда-нибудь…

Афонина:

- Но ведь когда-то эта ситуация должна же разрешиться? Начнется мирная жизнь. У них нет желания просто стать частью регулярной армии, уже на таких официальных основах?

Асламова:

- А скучно им будет. Они реально говорят – скучно, когда тихо.

Афонина:

- И вот этой 23-летней девочке тоже скучно?

Асламова:

- Да. И шахтеру, которому 43 года, скучно. Потому что шлепнуть некого. Этой войной судьбы так изломаны… вернуться будет трудно. Сейчас, конечно, пошли молодые парни, и этим они могут гордиться, потому что… они могли бы спокойно уехать в Крым… зарплата у официантов, извините, 50 тысяч рублей, чаевые 20 тысяч… езжай в Крым себе и зарабатывай, чего ты идешь в армию за 15 тысяч, где тебя убить могут? Идут. Понимаешь, это общая атмосфера. Идут пацаны сразу после школы в армию. Я встречала таких, совсем зеленых, которые пришли 2-3 года назад… они уже на всю жизнь останутся в этой армии. Потерянное поколение, Лен.