Кыргызстан
+13°
Boom metrics
Сегодня:

Сергей Гинзбург: Любовь к Сталину - это проявление недовольства сегодняшним днем

Актер, кинорежиссер и продюсер, автор сериала «Убить Сталина» дал эксклюзивное интервью Радио «Комсомольская правда» [аудио]
Сергей Гинзбург: Любовь к Сталину - это проявление недовольства сегодняшним днем

Сергей Гинзбург: Любовь к Сталину - это проявление недовольства сегодняшним днем

Фото: Сергей ШАХИДЖАНЯН

Рябцева:

- Это программа «Мракоборец» - новый проект про человеческие ценности, про культурные ценности и про политику. В студии Леся Рябцева и Денис Корсаков. Будем разбираться, где же грань между этими ценностями. В гостях у нас Сергей Гинзбург – актер, кинорежиссер и продюсер.

Гинзбург:

- Можно так. Здравствуйте.

Рябцева:

- Вы нам перед началом программы уже начали говорить про Сталина. Продолжу эту тему.

Корсаков:

- Напомню, что Сергей – автор сериала «Убить Сталина». Он работал над сериалом о сыне Сталина Василии.

Гинзбург:

- Был у меня такой тяжелый период в жизни.

Корсаков:

- Вы сказали, что поссорились с братом Анатолия Чубайса – Игорем Чубайсом.

Гинзбург:

- Ну как поссорились. Мы вступили с ним в достаточно жесткую дискуссию. Потому что удивительная вещь. Мы все любим историю. Или не любим ее. Но кто пытается апеллировать к истории, всегда почему-то вытаскивает только то, что ему нужно. Если включить телевизор, во всех программах одни и те же. Поляк Зигмунт, Якуб, украинский Павло и так далее. И каждый из них, как только доходит до истории, особенно вот эти горячие темы войны, сразу начинают кричать. Я вот думаю, ну, неужели он, говоря о пакте Молотова – Риббентропа, ничего не знает про польский пакт, который был в 1934 году заключен? Неужели он не знает о подготовке Польши к войне на стороне России? Ведь наверняка знает. Почему он говорит только о Риббентропе и Молотове? Просто эта ненависть, с моей точки зрения, его патологическая ненависть к России заставляет его просто использовать историю как некую лопату для пропаганды. И ничего больше. Никакой истории там нету. Хотя это безумно интересный предмет сам по себе.

Рябцева:

- Возвращаясь Сталину, почему вы его так любите?

Гинзбург:

- Я его люблю?

Корсаков:

- Почему вы им так интересуетесь?

Гинзбург:

- С чего это вы решили, что я его люблю? Вообще на самом деле мистическая фигура. Когда я работал, он так или иначе появляется в каждом фильме про войну. Сейчас готовится «Зорге» проект, там все равно без Сталина не обойтись. Хотя он там проходит совсем пунктиром. А вот когда «Сын отца народов» - там серьезно надо было покопаться, кто это был такой. И начались мистические вещи. Я потом дал себе зарок – не браться за эти фильмы. Я не знаю, каким образом это работает.

Корсаков:

- А какие мистические вещи?

Гинзбург:

- Черт какой-то он. Хотя, если разбираться с точки зрения истории, то, без всякого сомнения, мы все же валим в одну кучу. Мы же хорошо относимся к Петру Первому. Это наша гордость, это наше всё. Или к Ивану Грозному, например.

Корсаков:

- К нему – сложнее.

Гинзбург:

- Сложнее, но тем не менее. А в каждом царствовании есть огромное количество черных пятен и постыдных историй. Но мы рассуждаем с точки зрения увеличения государства российского. Я назвал этих царей, в том числе и Сталина, это те, кто с точки зрения история, может быть, через 300-400 лет, когда это будет такой же далекий персонаж, о нем могут говорить вполне себе лояльно, оценивая только как укрепились границы России при Сталине. А укрепились они, по большому счету, если уж брать итог второй мировой войны, так, как никогда не было, ни при одном царе. Если брать весь социалистический лагерь. С другой стороны, мы прекрасно понимаем количество людей, которые были убиты. И вообще эта система репрессий, которая была в стране. Но тут тоже надо без истерии. Надо разбираться в каждом конкретном случае.

Корсаков:

- 5 марта – вроде бы не юбилей, ничего. Просто очереди стояли на Красной площади с цветами, чтобы возложить к могиле Сталина. Почему именно сейчас это происходит? В прошлом году этого не было, пять лет назад не было.

Гинзбург:

-Надо посмотреть, кто стоял с цветами. Кто-то просто из любопытства, а для кого-то слово «Сталин» вообще не имеет никакого отношения к реальному персонажу. А имеет отношение к мечте. Твердый правитель, сильная рука и так далее. Порядок был. Причем что такое порядок? Какой это порядок? Они вообще ничего не понимают. Это, скорее, проявление недовольства к сегодняшнему дню – любовь к Сталину. Это проявление обиды и несправедливости на то, что с ними происходит сейчас. Как и коммунизм по большому счету.

Рябцева:

- В обществе есть огромный запрос на историю. Очень много фильмов, издается много художественных произведений. Нужно помнить свою историю. Но вам не кажется, что мы живем старыми победами, героями, не создаем нового?

Гинзбург:

- Война нужна, конечно. Вы про это говорите? Послушайте, если говорить серьезно, а какими мы можем жить новыми победами? Если только мечтать о новой войне. Если бы всерьез наша идеология строилась на мечте о новой войне, когда мы завоюем весь мир, это было уже в ХХ веке.

Рябцева:

- По-моему, сейчас то же самое. Есть Россия и все остальные.

Гинзбург:

- Попытка подстегнут это самосознание. История – очень удобная вещь. Это как святыни, как религия. И здесь беда в том, что, если мы говорим про историю как про науку, то мы оказываемся в очень сложном положении. Потому что слишком много источников. Слишком много оценок. Сейчас была история с Касьяновым. Как угодно можно к ней относиться. Но с другой стороны, если мы других послушаем? Давайте тогда честно, устроим это реалити-шоу и поставим камеры везде. И мы услышим то же самое. И как они друг друга поносят. По работе я читаю мемуары нацистов. Там очень смешно. Отношение к Геббельсу, эти сплетни бесконечные, как они его ненавидели, говорили, что он пристает к женщинам, что бросает пятно на репутацию партии. Бесконечные его романы, что у него нет друзей и с детства их не было. Все то же самое. Передают сплетни, кто что сказал. Это было всегда. Вопрос в том, что, когда мы кого-то одного вытаскиваем, говорим: вот смотрите, какой он плохой, - мы не знаем, какой ты. Хотелось бы на это взглянуть. Если мы говорим про историю, то ею очень удобно пользоваться как флагом, как религией. Люди должны чем-то гордиться? Они должны чувствовать себя избранным народом?

Рябцева:

- Сейчас нечем гордиться, кроме как историей?

Гинзбург:

- По большому счету – да. Да и, наверное, всегда так было. Ведь эта фраза «наша славная история» существовала еще в те далекие времена, когда еще даже России не было.

Корсаков:

- Давайте поговорим про Зорге. Вы сейчас снимаете сериал про Зорге.

Гинзбург:

- Не снимаю, я сейчас только готовлюсь. Мы заморозили этот проект из-за скачка доллара. Потому что у нас съемки должны проходить на территории Китайской Народной Республики.

Рябцева:

- Нормально пустили?

Гинзбург:

- Китайцы непростые, потому что совсем другой менталитет, совсем другая скорость мышления. Это мы живем пятилетками, а у них двести, триста лет. Они же называются – Срединное царство. Так все это и осталось. Мы в центре – все по краям. Там проблема была не столько в китайцах, сколько в этом скачке курса. Бюджет у нас в рублях, а там цены.

Рябцева:

- Многие жалуются, что в кинематографе денег нет. Это правда?

Гинзбург:

- Как везде. А как вы хотите? Если вся экономика находится в тяжелом состоянии, то кино – вообще остаточный принцип. Если оборонка воет, наука, то кино… Если брать телевизионное производство всерьез, мы говорим про кино, если оно там как бизнес, то оно зависит от рекламного рынка.

Рябцева:

-Может, потому и приходится снимать фильмы про историю, потому что на них могут дать деньги?

Гинзбург:

- Нет, такого нет.

Корсаков:

- На «Батальон» дают.

Гинзбург:

- Это отдельная история. Это надо у Угольникова спрашивать. И у Маши Кожевниковой. Как они сделали эту историю с «Батальоном». Когда мы говорим про отдельные проекты, «Батальон» как раз не самый худший проект. Там есть много вопросов, тем не менее, это часть нашей истории. Понятно, что государство дает деньги на яркие, социально значимые проекты. Хотя, с другой стороны, какое отношение к нашему теперешнему государству имеет женский батальон мгновенной смерти. Кстати, их было тогда очень много. Это было почему-то модное название – мужские и женские батальоны смерти. Такие камикадзе русские. Это вообще то время было замечательное, интересное. И я думаю, что это разовый проект, это проект дотационный. А когда вы говорите про телевизионное производство, это индустрия, которая напрямую зависит. И там, наверное, существует какой-то заказ. Но я ни разу не видел, по крайней мере, со мной такого не было, чтобы мне сказали: а не снял бы ты к такой-то даже про такого-то человека. Нет. Там как раз другая проблема. Там поиск идей, поиск историй.

Рябцева:

- То есть они готовы вкладываться, если кто-то что-то предложил хорошее?

Гинзбург:

- Да там просто рвут, если у тебя хороший сценарий или хорошая идея. За тобой будут бегать.

Рябцева:

- Я не верю в это.

Гинзбург:

- Поверьте. Потому что нет идей, нет хороших сценариев.

Корсаков:

- И в Голливуде абсолютно то же самое. Там количество сиквелов…

Гинзбург:

- Там могут быть проблемы, когда ты предлагаешь какое-то острое… И тоже редко это бывает, нет таких прямых запретов, ты можешь рискнуть и сам снять. Но подумай, не будет ли это странновато. С тем же «Зорге» у нас был разговор. Получается, что у меня актерский состав – это японцы, немцы и русские. Причем японцев и немцев больше. Я думал о том, чтобы поработать с немецкими актерами. Но потом это получается достаточно убедительный аргумент, мне говорят: представь себе, что в прайм-тайме Первого канала пойдет иностранный фильм. Поэтому мы решил, что это наш парень – Зорге. Хотя он по-русски говорил едва-едва. Фигура сама по себе безумно интересная.

Рябцева:

- Как получилось, что Китай стал вторым кинорынком в мире, а скоро станут первым.

Гинзбург:

- Кинорынком? Во-первых, огромная страна. Сколько у них там население – полтора миллиарда. Замкнутый рынок. Как в Индии, в Болливуде. Огромное количество. У них есть вращение этих денег. У них жестко разделено телевизионное производство и кинопроизводство. Эти кинофильмы многобюджетные, работают с Голливудом, есть серьезные студии, в том числе и Джеки Чана в Гонконге. Самые вменяемые ребята, потому что они больше работают с иностранцами. И огромное количество сериалов. Когда мы были на этих площадках, они все время как муравьи. Они все снимают. Хотя снимают так себе. Два дня на серию.

Рябцева:

- А должно быть?

Гинзбург:

- Столько, сколько нужно. Можно сшить пиджак за один день? Ну можно, наверное. Но только какой это будет пиджак?

Корсаков:

- Ситкомы так и снимают – два дня на серию.

Гинзбург:

- У них другой формат. У них 12 серий – коротыш. 70-80 серий. Я смотрел эти сериалы. Смешно. Немножко наивно. По уровню мы – просто Голливуд по сравнению с ними.

Рябцева:

- Если есть запрос на идеи в России, почему у нас так мало хороших фильмов? Да вообще мало фильмов. Не говоря уже о том, что наши фильмы на зарубежном рынке не котируются.

Корсаков:

- В прошлом году подводили итоги – 30 самых кассовых фильмов. Из них один – русский. И то мультик.

Гинзбург:

- А почему автомобилей нет? Как в анекдоте. Приехал президент на автомобильный завод. Говорит: «Мы в прошлом году вкатили вам несколько миллионов долларов. Три года назад дали вам инвестиции. Где машины?» встает рабочий и говорит: «Да черт его знает, место, может, какое проклятое?» Иногда получается, что так. Для того, чтобы конкурировать, особенно с американским кинематографом, который незаметно, но обошел все, возьмите 30-е годы, 40-е, 50-е, посмотрите на кино – немецкое. Французское, итальянское, русское, американское. Более-менее все было ровненько. У каждого было свое. Кстати, они были очень похожи. Там были модные тренды. А потом они сделали такой мощный механизм производственный, который, к сожалению, с точки зрения аттракциона, к которому мы стремимся, не мы, продюсеры, потому что они считают, что это наиболее коммерчески важная составляющая, - ну смешно даже сравнивать. Не говоря об их опыте и о бюджете. У нас фильмы, если мы говорим про полный метр, ну миллион, ну два миллиона.

Рябцева:

- А у них?

Гинзбург:

- Десятки, если не сотни миллионов.

Корсаков:

- «Супермен» стоил 400 миллионов.. «Аватар» - меньше. Собрал почти 3 миллиарда.

Гинзбург:

- И все это снова вкладывается в производство. Почему «Уорнер Бразерс» начали снимать кино? Они хотели заработать денег. Три тетушки-еврейки сшили простыню, они нашли ангар, купили аппарат и стали брать фильмы на прокат и катать их. Пошли деньги. Когда они затерли до дыр, сто раз показали то, что можно было показать, они подумали: а чего нам не попробовать самим чего-то снять? И вот так это пошло. А дальше они влюбились в кино. И первый звуковой фильм, и так далее.

Рябцева:

- У нас нельзя так зарабатывать?

Гинзбург:

- Наверное, теоретически можно. Но это очень длинный разговор. Об этом уже лет 15 разговаривают наши кинематографисты, завывают, а дальше фразы «дайте мне денег на фильм» ничего не идет. Нет системы, нет механизма.

Корсаков:

- А зачем фильмы тогда снимают, если они не приносят прибыль?

Гинзбург:

- Кому они не приносят прибыль?

Рябцева:

- А кому они приносят?

Гинзбург:

- Если звезды зажигают…

Корсаков:

- Кто зажигает эти звезды?

Гинзбург:

- Если офшоры открывают, значит это кому-то нужно. Все они хотят заработать. Они рассчитывают свой минимальный заработок не потерять. Так, чтобы кто-то рисковал своими деньгами, такого нет. Ты получаешь государственные деньги. Надо встать в эту очередь. Может быть, у тебя получится. Может быть, ты еще и заработаешь на кассу. Есть ряд невозвратных денег. Сейчас очень многое делается, когда ты должен, взяв деньги у государства, их вернуть. Все играет на очень маленьких бюджетах. Слишком большой риск. У нас идет монтаж фильма с нежным названием «Вурдалаки». Это мистическая драма, но это по мотивам Алексея Константиновича Толстого – «Семья вурдалаков».

Рябцева:

- Вы сказали, что государство может помочь. Но мне кажется, что оно иногда больше мешает нашим культурным изрыганиям. И приходится делать в основном фильмы если не на деньги частных лиц, но самому находить.

Гинзбург:

- Почти нет. Появляются иногда очень хорошие фильмы, их мало, они, как правило, низкобюджетные, на каком-то энтузиазме снятые. Но это не становится индустрией. Я не знаю, что должно быть. Конечно, мы все говорим про электронный билет, который не работает. Мы говорим о квотировании и помощи, хотя бы налоговой. Надо признать, что мы просто не в состоянии на данный момент конкурировать с западной продукцией с точки зрения развлечений. А с точки зрения глубины мы, тоже парадоксальная вещь, можем уже вообще по уровню стали гораздо ниже, чем американцы.

Рябцева:

- В смысле?

Гинзбург:

- Мы же всегда считали себя интеллектуальной страной, самой читающей, мы читали в метро. Сейчас у нас появились машины, мы перестали читать. А американцы начали читать и слушать аудиокниги. То, что я вижу в американском кино, я вижу тему. При всей развлекательности, она может быть хорошая, плохая, она может быть какая-то такая не для интеллектуалов, но она есть.

Корсаков:

- Там есть осмысленность.

Рябцева:

- А мы тупеем?

Гинзбург:

- Мы вообще отупели. Мы «тупой и еще тупее». И самое главное, я спорю со своими друзьями – продюсерами. Они считают зрителя тупым.

Корсаков:

- Так и говорят?

Гинзбург:

- Да.

Рябцева:

- А как вы спорите?

Гинзбург:

- Я говорю: с чего вы решили, что вы знаете зрителя? Какие исследования проводили? Они так чувствуют. Я же не могу им запретить так чувствовать.

Рябцева:

- Какой запрос в обществе?

Гинзбург:

- Это вообще извечный культурный вопрос. Какой герой? То, что называется национальной идеей. А какая национальная идея в нашем многонациональном государстве? Для татарина она одна, для еврея другая.

Рябцева:

- Они же все равно все люди.

Гинзбург:

- Правильно. Но эта идея вначале идет как некая государственная идея. Возможно, и не надо сейчас ждать никаких идей. Потому что мы сейчас находимся, вообще наше поколение, несколько поколений в состоянии компоста. Может, мы должны сейчас создать это унавоживание почвы, на которой, возможно, появится какая-то литература, кино. Какие-то мысли. Мы перестали думать. Я не знаю, почему. Я нашел для себя выход – аудиокниги. Поскольку я провожу много времени в машине. Это безумно интересно. Я все равно по работе что-то читаю, в основном дрянь.

Корсаков:

- Что слушаете?

Гинзбург:

- А все, что угодно. Начиная от Гумилева, я очень его люблю, начинал с чтения «Этногенеза», а дальше я прочел практически все, что он написал. Мне нравится Тарле, он затерт у меня до дыр. Я периодически возвращаюсь. Мне дико интересно, потому что сам Наполеон, сама личность мне интересна. Фильмов нет, потому что есть проблема. Когда телевидение неожиданно резко создало индустрию, мы как будто бы, как китайцы, вот мое ощущение… Я иду по Шанхаю, и там моют тротуар с пеной. Я смотрю на людей и не понимаю, как на фоне этой красоты, ощущение, что это колхоз-миллионер. Он внезапно стал миллионером, но они еще остались колхозниками. Но они постепенно растут. Вот этот разрыв между экономикой и их сознанием крестьянским виден. То же самое и у нас. Мы стали снимать огромное количество сериалов. Они вынуждены брать адаптацию. Как за полгода можно написать грамотный сценарий? 12 серий – это роман. В романе должны быть сюжет, характеры продуманы, я уж не говорю о стилистике и всем остальном. У нас огромное количество написанных произведений. Но по какой-то причине то ли их не знают продюсеры, то не верят в это, то ли сами драматурги не хотят. Они же хотят свое написать.

Рябцева:

- Хотела спросить про «Мишку-Япончика». Почему его выбрали как героя?

Гинзбург:

- Я выбрал? Не совсем так. Я ничего не выбирал. Более того, я два раза отказался.

Рябцева:

- Зачем тогда согласились?

Гинзбург:

- И правильно сделал, что согласился. Меня убедил Константин Львович Эрнст, который вызвал и сказал: чего ты отказываешься? Я сказал: ну, у меня… И я понял, что не могу отказаться. Есть предложения, от которых нельзя отказаться. Потом был очень этому рад. Я вначале боялся, сложный материал, особенно меня пугал так называемый одесский язык. Все, что я видел до этого – это какой-то тупой анекдот получался. Попытка воспроизвести одесскую речь. Они там уже не говорят так. Там один-два старика, которые могут еще как-то так разговаривать. А все остальные – просто клоунада.

Корсаков:

- Оттуда еще все евреи уехали.

Гинзбург:

- Конечно. Хотя Одесса – это не только еврейский город.

Корсаков:

- До революции их было 40 процентов.

Гинзбург:

-Но там были и греки, и итальянцы, и украинцы, и русские. Даже есть одесское выражение – «вустрапилась». «вус» - еврейское слово, а «трапилась» - украинское, «что случилось».

Рябцева:

- Так почему вы отказывались, помимо языка?

Гинзбург:

- Потому что я побаивался этой темы. Сложно. Очень легко свернуть себе шею. Скатиться в анекдот. Потому что мы же знаем, что все попытки сделать Бабеля, его историю про Беню Крика, превращались в странную оперетку. Хотя когда ты читаешь Бабеля – это сумасшествие какое-то, это стихи. У нас было достаточно много прямых цитат из Бабеля в этом фильме. И это было тяжело по-актерски. Крайне тяжело для актеров. У нас были хорошие актеры, они справились.

Рябцева:

- Искусство должно воспитывать. Можно снимать фильмы про Япончика, про Сталина, про то, к чему неоднозначное отношение в обществе. Но 50 процентов должно быть про что-то чистое, светлое, доброе, прекрасное.

Гинзбург:

- А вы что знаете про Мишку Япончика?

Рябцева:

- Ничего. И не очень хочется.

Гинзбург:

- И никто не знает.

Рябцева:

- А нужно ли знать?

Гинзбург:

- Вопрос, что мы не снимаем про бандита Мишку Япончика. Вероятно, сам по себе бандит он был отвратительный. Скорее всего. Мы снимаем о легенде. О любви к городу. Одесситы очень любят свой город. Москвичи – не так. А они прям влюблены в свой город. Есть еще ряд таких городов, где это происходит. Эти одесские мифы. Мишка Япончик – это один из мифов. Я для себя снимал историю совсем про другое.

Рябцева:

- Про что?

Гинзбург:

- Она смешная. Это я для себя сформулировал. Я снимал про то, что евреи – тоже люди. Там было много смешного. Я запретил играть акцент. Мне потом понравилось. Мне было важно в этом покопаться. Я до этого никогда не был в Одессе. Хотя мой папа родился в Одессе. Я первый раз был на этих съемках. Я стал ковыряться в языке, почему они так говорили. Откуда вот это? Все очень просто. Идиш – диалект немецкого. Конструкция немецкого такая архаичная. Поэтому евреи, которые приехали, язык для них был родной идиш, они, выучив русский язык, они не понимали структуру русского языка. И они буквально переводили русскими буквами то, как они разговаривали на идиш. Я сказал актерам: не играем акцент, а просто выстраиваем по-другому фразу. У нас там одесситов было не так много. Да и одесситы не очень говорят на том языке. Там было много смешных историй. И сГафтом был смешной разговор, когда он говорит: «Старик, как я буду еврея играть?» Я говорю: «Зачем?» Он говорит: «Одесса, евреи». – «Вам не надо». – «Почему?» - «Ну подумайте, зачем вам играть еврея? Играйте крестьянина». То количество фильмов, которые я видел на еврейскую тему, а этот фильм сводился к странной вещи, я не понимал, почему даже еврей, снимая фильм о евреях, видит еврея таким – забитым. Хотя я вижу совсем другое. Поскольку я не так трепетно отношусь к еврейской культуре, потому что для евреев я русский, несмотря на свою фамилию, учитывая то, что моя мама – русская. Поэтому мне было достаточно легко. Я в данном случае не был ангажирован никакой национальностью. Я свободно перемещался от украинцев к евреям, пытаясь понять, на чем это все основано. Было любопытно в этом копаться.

Корсаков:

- Я был в Одессе три года назад. Она производит жуткое впечатление, ощущение, что там война закончилась две недели назад.

Гинзбург:

- Да ладно! Вы Львов не видели. У вас есть любимые города?

Корсаков:

- Есть.

Гинзбург:

- Я точно знаю, что у меня это Венеция, Амстердам, Нью-Йорк и Одесса.

Корсаков:

- У меня Венеция, Амстердам и Париж.

Гинзбург:

- Париж вообще не мой. Просто есть город, в который ты входишь, и он либо принимает тебя, и ты чувствуешь, как в кирпич пазлы вошли, Одесса – я понял, почему она мама. Это такой город, который похож на большую толстую еврейскую маму. Кто бы туда ни приехал, она так обняла тебя, прижала к своей большой груди. И тебе там спокойно. А в Москве что у нас? Не хватает ям на дорогах? Хватает.

Рябцева:

- Вы с огромной любовью отзываетесь о городах. Могли бы снять что-то противоположное – типа «Левиафана»?

Гинзбург:

- Хотел бы. Это как дипломатия – искусство возможного. Я бы, может, и хотел. Но мне в данный момент не попадается ни произведение такое жесткое, чтобы оно было не коммерческим. Чтобы я вообще об этом не думал. Потому что есть телевизионное производство. И меня нанимают на работу, чтобы я сделал именно такой продукт. Я могу делать его или не делать. Когда это полный метр – там другие задачи. Там я стараюсь выбирать, потому что я не могу последнее время, читаю сценарии полного метра – это просто беда.

Рябцева:

- Вы сказали: «Есть продюсеры, а есть телебарыги, которым главное – заработать как можно больше».

Гинзбург:

- Конечно, таких очень много.

Рябцева:

- Вы не такой?

Гинзбург:

- Я не продюсер. Я один раз был продюсером. И то собственного фильма, когда мы со Стриженовым делали «Упасть вверх». Мы вынуждены были быть продюсерами. Потом еще я был креативным продюсером. Я не умею заниматься деньгами.

Рябцева:

- Зато вас нанимают ровно для этого.

Гинзбург:

- Нанимают, чтобы заработать денег. И это нормально, когда все честно. Но когда еще при этом продюсер добросовестный разбирается в кино, понимает и любит кино, это очень важно. Поэтому я сейчас очень тщательно выбираю продюсеров. К счастью, я могу себе это позволить. Потому что у меня были неудачи. А по поводу барыг – это давнишний разговор. На первом фильме это было чудовищно. Потому что мы сняли фильмы, установочные копии – одна, вторая, третья. Потом элитарная. И вот с нее надо печатать. Наняли продюсера, который должен был распространять кино и прокатывать. Захожу в какой-то кинотеатр и на премьерном показе у меня шок, я не понимаю, что с картинкой. У нас было такое теплое кино, а тут какие-то странные краски, химия какая-то. Прибегаю наверх: что? Все нормально. И тут до меня доходит, что этот барыга посчитал, что печать на «Кодаке» стоит дорого, а на «Фуджи» - будет стоить дешевле. И отнес к таким же барыгам, к которым я потом приехал с диким скандалом. При этом ему все равно, что асфальт укладывать, ему все равно, где воровать. Воровать на консервном заводе, где рыбу делают, подкидывая тухлятину, или на съемочной площадке. Там очень много случайных людей. Это производство случайно. У нас же все рухнуло в 90-е, вообще была беда, ничего не было. А потом вдруг внезапно как плотину открыли. И полетели туда орлы с асфальтовых заводов.

Рябцева:

- Может, тогда стоит продолжить открывать эту плотину и пользоваться свободным доступом в интернете. Это я подвожу к вопросу об авторском праве и торрентах.

Гинзбург:

- Я вступил в этот союз. Забыл, как называется. Говорят, что они отслеживают, высчитывают. Я так и не понял, какая схема. Ну все равно ничего не получаю, вступлю и не буду ничего получать. Просто эксперимент. Пока прошел год – я ничего не получил. Но слышал от некоторых людей, что какие-то деньги они получают за то, что их фильмы используются в интернете, еще где-то. Это хорошая идея, чтобы авторы фильмов – и актеры, пускай в разных пропорциях. У нас же авторским правом обладают только композиторы в кинопроизводстве. Сколько раз использовали его музыку, он столько и получает. Если бы получали и актеры, и режиссеры, то у нас не было бы этих домов престарелых. Когда наши великие актеры в нищете доживают свои дни. На них заработали миллионы рублей, миллиарды, а они не получают никакого роялти, даже минимального.

Рябцева:

- Нет способа придумать другой заработок? Пусть твои фильмы будут в свободном доступе в интернете, а ты гастролируй, придумывай что-то еще, продавай свое имя, бренд.

Гинзбург:

- Это замечательно, когда ты монетизируешь. Но тогда тебе надо выходить… легче всего это сделать актерам. А если еще у актера есть талант – он пришел и спел. Поэтому появляются в основном антрепризы. А там уже одному сложно. Если этот актер поет, то он устраивает творческую встречу, используя свою популярность. И таким образом может зарабатывать. А если он не поет, а читает стихи? Кто будет слушать полтора часа стихи?

Рябцева:

- Кого из звезд сейчас можете выделить?

Корсаков:

- У меня ощущение, что звезд в российском кино и нет. Из молодых – Данила Козловский, может быть. Хабенский – звезда, но я сомневаюсь, что он может привлечь людей в зал.

Гинзбург:

- Я думаю, что и в Америке уже звезда не работает. Они проверяли, там не на звезду идут. Хотя в какой-то степени наличие хороших актеров – это некий гарант, что фильм будет хорошим.

Корсаков:

- Такой знак качества.

Гинзбург:

- У нас в принципе не хватает актеров. Понятие «звезда» или понятие «медийный» - мы долго будем говорить. Есть хорошие актеры и плохие, есть средние актеры. Если мы берем поколенческое, то старики уже, такие как Гафт, их осталось очень мало. Олег Павлович Табаков. Из снимающихся – Меньшов, Алентова. Их уже очень мало. Это старшее поколение. А вот среднее поколение – Машков, Миронов, Меньшиков.

Рябцева:

- Почему новые не появляются?

Гинзбург:

- Появляются. Их мало. Сложнее всего найти сейчас, если брать диапазон сорокалетних, вот это поколение вырублено. Потому что не снималось. А вот 20-30-летние – их сейчас уже достаточно много. Женя Ткачук, который снимался в «Японце», потрясающий актер. Гела Месхи. Из молодых я много могу назвать.

Рябцева:

- В кинематографе разве есть пенсия?

Гинзбург:

- Я бы ушел, просто путешествовал. Но кто же мне будет платить?

Рябцева:

- Вы не хотите эмигрировать, уезжать?

Корсаков:

- Олег Киселев…

Гинзбург:

- Не жили хорошо, нечего начинать.

Корсаков:

- Алексей Серебряков фактически эмигрировал в Канаду.

Гинзбург:

- Это каждый сам выбирает. И Лешин выбор мне понятен. Никуда Леша не эмигрировал. Просто его семья, так ему удобно для детей и жены, поскольку у него было гражданство, они живут в Канаде. Лешка приезжает сюда, снимается здесь. Я уверен, что он по-прежнему остается гражданином страны. Ведь это не имеет никакого значения, сколько у тебя паспортов. Что касается Олега Киселева, Гриши Гладия, тоже замечательный актер, который живет в Канаде, это его выбор.

Рябцева:

- Спасибо большое.