Кыргызстан
+8°
Boom metrics
Сегодня:

Дмитрий Глуховский: «Трилогия «Метро» закончена, и дальше об этом писать смысла нет»

Автор знаменитой серии рассказал Радио «Комсомольская правда», почему решил прекратить писать о жизни подземелья и о чем будет следующая книга [аудио]
Дмитрий Глуховский: «Трилогия закончена, и дальше об этом писать смысла нет»

Дмитрий Глуховский: «Трилогия закончена, и дальше об этом писать смысла нет»

Фото: Михаил ФРОЛОВ

Жданов:

- В эфире программа «Книги с Олегом Ждановым». Сегодня у меня удивительный гость, это Дмитрий Глуховский, человек, который создан множество интересных книг, сумеречных книг, книг, посвященных метрополитену.

Глуховский:

- И будущему.

Жданов:

- И будущему, конечно. Хотя они названы антиутопиями, а это жанр невеселый. Итак, у меня вопрос, наверное, банальный, но с него надо начинать. В чем корень обращения именно к московскому подземелью метрополитеновскому? Ведь в Москве есть и просто ходы подземные, есть там всякие бункеры, очень много оставшейся военной инфраструктуры. Мы все время в состоянии войны. Если человечество, как говорят историки, не воевало 360 лет всего за все наше существование последнее. Почему именно метро вас так вдохновило на определенном этапе?

Глуховский:

- Дело в том, что все мои книги на самом деле не столько умозрительные, сколько личные и мною персонально прожитые. И метро связано как объект, и так тема, и как источник вдохновения прежде всего с тем, что именно в метрополитене я провел все свои школьные годы. Но не попрошайничал, а ездил из школы домой, из дома в школу. Это было ежедневно по 2 часа времени. Потому что школа была на Арбате, жил я в Строгино, потом на ВДНХ, и ежедневно очень долго приходилось сначала на Таганско-Краснопресненской линии, перенасыщенной людьми, скажем так, и потом на оранжевой ветке, ежедневные вот эти поездки. Потом однажды мне, еще в школьные годы, в момент расцвета гласности и газеты «Московский комсомолец», которая любила разоблачать всяческие секреты советского прошлого, вдруг открылось, что московское метро это самый большой в мире противоатомный бункер. И это меня настолько поразило, то место, куда я ежедневно спускаюсь и где у меня совершенно замылен глаз, где даже на архитектуру и на скульптуры никакого внимания уже не обращаю, и вдруг оно оказывается таинственным, секретным сооружением, с двойным назначением, какой-то тайной функцией. Вот это меня совершенно покорило, воображение мое захватило. И отсюда, собственно, помноженное, разумеется, на все мои детские переживания, размышления по поводу ядерной войны, гонки вооружений, американской программы СОИ (стратегическая оборонная инициатива). Помноженное потом на мое увлечение Стругацкими и их романтикой заброшенных пространств – и в «Пикнике на обочине», и в «Граде обреченном» у них это есть. Помноженное потом на первый просочившийся к нам Голливуд, на «Безумного Макса» и так далее, и даже на компьютерные игры. Потому что увлечение постядером как темой пришло от игры Fallout, которая рассказывала нам про то, как американцы на обломках мира выживают.

И я попытался перенести всю эту тему на наши реалии и понял, что если нас накроет, то мы все сможем прятаться только в метрополитене. И вот сразу оно и родилось. А дальше – как это будет, какие станции, сможем ли мы возвращаться на поверхность или мы вынуждены будем десятилетиями сидеть под землей, перенесем ли мы наше общество со всеми его конструкциями, которые были тогда, в 90-х годах (политический плюрализм, настоящая конкуренция политических партий, вседозволенность, хаос)…

Жданов:

- И бандитизм.

Глуховский:

- И бандитизм, конечно. Перенос всех реалий середины 90-х годов (потому что книга была придумана в 94-95-м году) в подземелье, в такой немножко карикатурной форме. И вот есть станции, которые становятся коммунистическими, целое образование из них. Есть станции, которые фашиствуют, есть станции, на которых установлены какие-то бандитские режимы, есть, условно, какие-то демократические сообщества или торговые и т.д., сектанты, которых сейчас не видно, а в 90-е годы они были в изобилии. В общем, этот полный хаос был мною перенесен в метро 2033.

Жданов:

- Использовали ли вы какие-то исторические аналогии более глубокие? Например, в этом году выходит моя книга, посвященная истории кофе в России. И там я упоминаю Глуховского в связи с тем, что действие метро «Кузнецкий мост», там оружейные склады у Глуховского, а на самом деле это улица Пушечная, где, собственно, пушки производили в 17 веке. То есть это исконное место производства оружия и складирования оружия. Вот такие вещи, не такие скрытые, не нужно даже в архив ездить, достаточно покопаться в интернете, - были они использованы? Или это попадание, может быть, откровение какое-то?

Глуховский:

- Что касается обыгрывание названия станций и размещения там тех или иных тематических сообществ, это была чисто игра.

Жданов:

- Попали?

Глуховский:

- Да, случайно. В то время мне было лет 17-18, когда все придумывалось. Написание книги растянулось почти на десятилетие. Потом я просто собирал все сюжетные хвосты, сводил концы с концами и в такой канат все это заплетал, струны натягивал. Но в целом мир весь был придуман еще в поздние школьные – ранние студенческие годы. И поэтому он достаточно условный, довольно игровой, и не надо там какой-то глубины искать. Как, бывает, иной критик придерется к чему-то, и давай меня распекать. Надо понимать, что эта книга такая очень юношеская. Она мной, подростком, придумана, мной, молодым человеком, написана для подростков и для молодых людей. Другое дело, что она каким-то образом часто оказывается семейным чтением. Потому что она не отвратительная, дети приносят ее домой, родители решают посмотреть, что чадо читает, и оказывается, что это нормальный приключенческий роман, и он с такими достаточно обычными гуманистическими посылами. А вот «35» - совсем другая книжка.

Жданов:

- Я передам вам реплику от своего 12-летнего сына, который, прочтя первую часть, спросил меня: «А что такое советский роман?» Я удивился: какая связь? Он говорит: «У Глуховского есть коммунисты, а коммунисты были в советские времена, значит, это роман советский». Я говорю: нет, там же противостояние есть, и потом коммунисты не умерли ни тогда, ни сейчас, это одно из направлений. Вот ребенок воспринимает, что там, где упоминание нашего прежнего политического строя, значит, и сам роман отнесен. Всем было сказано, что идеологи давили. Значит, наверное, на Глуховского надавили, и он должен был упомянуть коммунистов обязательно.

Глуховский:

- Моя задача была, как я себе видел, дать оценку… Понятное дело, что она такая немного самонадеянная задача была – дать оценку обществу, в котором я жил тогда, но моими тогдашними глазами. В принципе политическая составляющая или попытка какого-то ретроспективного анализа того мира, в котором мы живем, отношений власти и людей, это для меня не приходящая история. То есть она из книги в книгу переходит.

Жданов:

- Начало старта – «Метро 2033» это все-таки антиутопия. Антиутопия, конечно, жанр, который подростку не очень свойственный. Мы понимаем, что вряд ли вы в 12 лет читали Томаса Мора или Оруэлла. Для сегодняшней молодежи понятие антиутопии – понятно, что есть стимпанк, есть «Игры престолов».

Глуховский:

- Я бы сказал, скорее «Голодные игры». Есть же в Америке целый поджанр - young adult dystopia. То есть это dystopia для молодых взрослых, то есть для подростков.

Жданов:

- Почему ваша история пошла в будущее, а не в прошлое? В прошлое, казалось бы, логичнее в этой ситуации.

Глуховский:

- Во-первых, когда ты молодой, тебе элементарно не хватает знаний о прошлом. Для того чтобы писать фантастику изначально, нет необходимости хорошо разбираться, во-первых, в реалиях, во-вторых – в истории, в третьих – в человеческой психике и психологии, человеческой душе. Большинство фантастических романов совершенно в умозрительных обстоятельствах происходит, при каком-то одном допущении. К фантастике предъявляются гораздо менее серьезные требования с точки зрения…

Жданов:

- Чистый фикшн такой.

Глуховский:

- Фикшн и даже экшн. То есть это просто месилово какое-то, беготня, сюжет, основанный на действии, на стрельбе, на погонях чаще всего. То есть абсолютное большинство всех наименований, которые сейчас выходят, - однозначно. Но и во все времена. Взять американский весь этот огромный поток «звездной» всей этой космической фантастики из 50-х годов – абсолютное большинство никакой литературной ценности не имеет. А то, что имеет, - Лем, Стругацкие, Филипп Дик (не всё, кстати, у него, потому что у него есть совершенно беспомощные вещи).

Жданов:

- Опять же – Азимов, Брэдбери.

Глуховский:

- Брэдбери, пожалуй, в большей степени, чем Азимов. Они даже отходят от обычной, какой-то канонической приключенческой фантастики.

Жданов:

- Лиричные фантасты.

Глуховский:

- Лиричные. Они используют фантастические допущения как инструмент для социального какого-то исследования.

Жданов:

- Это притчи.

Глуховский:

- Это притча, совершенно верно. В принципе фантастика поэтому гораздо более простой для использования, исследования молодым человеком жанр. Потом, когда ты уже какое-то время поживешь… Опять же, «Метро 2033» это очень юношеская вещь для меня, потому что мне-то всего было ничего. Когда ты немножко поживешь, столкнешься с людьми, с женщинами в частности, отношения твои с родителями пройдут определенное переосмысление, потому что родители твои стареют, слабеют, а ты как бы заступаешь на вахту вместо них, у тебя собственные дети появятся, и тебе нужно о ком-то заботиться и т.д. То есть целый ряд вещей происходит. Потом ты начинаешь уже всерьез выбирать между совестью и карьерой, например.

Жданов:

- Что почти в любой стране неизбежно.

Глуховский:

- Да, и в особенности в некоторых. Ну и прочие вещи. То есть делать так, как тебя воспитывали, или делать так, как удобнее. Дальше - что можно, что нельзя. Проявление власти, подчинение. Что должно являться сдерживающим фактором, а что не должно, когда ты сам идешь вверх по пирамиде. Масса вещей, которые школьнику просто непонятны, и студенту непонятны, и молодому человеку не очень понятны. С 30 до 40 какие-то вещи открываются.

Жданов:

- То, что называется духовный рост.

Глуховский:

- Духовный рост, попадание в жизненные коллизии какие-то. Плюс неизбежно, наверное, ты уже набираешься какой-то информации (насколько она объективна, это вопрос) о прошлом твоей собственной страны, пытаешься себя поставить в контекст. То есть когда ты подросток, молодой человек, ты просто бунтуешь против своего прошлого, и на этом все кончено. А когда ты немножко подрастаешь, тебе хочется все-таки разобраться в том, частью чего ты являешься.

Жданов:

- Как раз хотел спросить. В какой момент пришла эта социализация? С «Метро 2033» мы, условно, закончили. Более социальное напряжение в книге о метро. Когда я читал, у меня моментально возникла ассоциация с фильмом «Андеграунд». У Кустурицы более завернута притчевая конструкция, что люди живут под землей от одной войны до другой. Как Дмитрий Глуховский ощутил эту необходимость показать социальные переживания и групп отдельных внутри этого подземного социума, и более крупных конструкций? Почему это вас дернуло? Может быть, это как раз было возвращение после обучения в Иерусалиме?

Глуховский:

- Знаете, так трудно вычленить какой-то отдельный фактор. Просто есть темы, которые тебе интересны, и есть темы, которые тебя оставляют равнодушным. Просто действие какое-то… Если вы прочитаете «Метро 2033», там практически никакого экшна нет, там герой за книгу на миллион знаков один раз убивает человека, и это неонацистский офицер, который при нем издевается над стариком с отсталым ребенком. И это импульсная вещь, совершенно не героический поступок, и он потом раскаивается в том, что это сделал. Просто у него прилив крови к глазам, он стреляет в человека и потом расплачивается за это. То есть вообще не экшн. Наоборот, там глава за главой какие-то, может быть, достаточно наивные, но, тем не менее, рассуждения о мироустройстве, об устройстве общества, далее он сравнивает социальные системы и т.д. Есть просто темы, которые тебя занимают. Здесь, наверное, литература, на которой ты растешь. Логично здесь со Стругацкими какие-то параллели провести, потому что их в школе я всех перечитал. Но не только их, разумеется, там масса всякого другого. К тому моменту я успел и каких-то философов полистать, и в школе у нас были какие-то дискуссии.

Жданов:

- То есть это естественный поток?

Глуховский:

- Мне кажется, да, это не искусственная вещь. Писать, как плохие против хороших дерутся, меня это не интересовало никогда, мне кажется, и в школе даже этого не было. То есть хотелось об устройстве человеческого общества, о структуре поговорить. Разумеется, представления усложняются по мере того, как ты живешь.

Жданов:

- И социальная несправедливость как следствие.

Глуховский:

- Да, и социальная несправедливость. И возможно ли ее избежать, или она неизбежна. Вот именно механизмы подчинения. Вот в случае с «Метро 2035», в котором я уже совершенно сознательно аллюзии делаю на «Андеграунд» Кустурицы, который я считаю выдающимся фильмом и блестящей метафорой. Потому что мы тоже, как сербы и боснийцы, продолжаем воевать и не вылезаем из этого подземелья. И «Метро 2035» об этом, что за те 20 лет, которые мы вроде бы просидели наверху, как только нам предложили вернуться в убежище, мы с огромным удовольствием вернулись в убежище, мы вспомнили моментально всю риторику холодной войны. В общем, как будто и не забывали. Как будто для нас это и есть наиболее гармоничное, как будто нам без врагов было неуютно.

Жданов:

- Есть слух, что Дмитрий Глуховский заканчивает серию «Метро», и это условная точка. Поскольку у вас немало и других произведений, эта серия закончена и больше она продолжаться не будет.

Глуховский:

- Тут надо разграничивать мои собственные книги и книги других авторов по мотивам. Это не слухи, это совершенно официальная информация. Для меня «Метро» это трилогия, она изначально трилогией, конечно, не замышлялась, «Метро 2033» произведение самодостаточное. 10 лет ушло на то, как дорасти до переосмысления первой части, скажем так, как привести в соответствие с реалиями, с моим новым пониманием устройства нашей жизни, нашей истории, нашего общества и т.д. И «Метро 2035», на которое ушло… 7 лет я только думал, стоит ли вообще, 3 года я жил в мыслью о том, как, и год я писал. Вот она завершена, и на этом, мне кажется, все точки над i здесь расставлены, все сюжетные линии собраны воедино, хвосты подобраны. И получилась такая мозаическая трилогия. То есть она не линейная, не то, что идет «33», а потом, там, где ничем кончилось «33», начинается «34», а где ничем кончилось «34», начинается «35», и теперь конец. Эти три книги друг друга, как куски пазла, дополняют, герои не связанных друг другом первых двух произведений встречаются, всё это обретает определенный смысл, появляются новые темы, которые недораскрыты были в первых двух книгах, и на этом финальный аккорд, трилогия закончена, и дальше об этом писать смысла нет. Мне кажется, вся метафорика, все темы, все сюжеты, которые можно было почерпнуть в истории о подземной жизни москвичей или россиян после ядерной войны, после третьей мировой, всё это здесь уже высказано, обсуждено, обсосано и исчерпано.

Жданов:

- Хочу задать несколько вопросов о том, как книги, как писательство поменяло жизнь самого Дмитрия Глуховского, не с точки зрения денег или известности, а с точки зрения внутренних ощущений и коммуникации с миром. Ведь книга в любом случае меняет писателя. Как это происходило в вашем случае? Тем более что вы рискнули с первой книгой воспользоваться странным для России, неизвестным способом (сейчас это довольно распространенная тема, ко мне на программу приходила Анна Тодд, девочка из штата Техас, которая опубликовала фанфик и потом стала всемирно известной писательницей, таким же образом, через интернет). Как это поменяло вас лично?

Глуховский:

- То, что я стал писателем?

Жданов:

- И еще стал писателем не то что случайно, а выложив это в интернет. А не то что к вам пришел представитель издательства: Дмитрий, давайте мы вас опубликуем.

Глуховский:

- Мне кажется, что главные перемены, которые в моей личной жизни это принесло, это свобода. То есть я больше не принадлежу компании, корпорации, государству, я не бюджетник, я не бизнесмен. То есть я не привязан к какому-нибудь станкостроительному предприятию или какому-то министерству, или какому-то телеканалу, как было в моей карьере. То есть я, как на школьных каникулах, определяю ежедневно свой график и вообще в целом принадлежу только сам себе. И это самые удивительные и потрясающие перемены, которые эта моя новая, моя профессия, ремесло (мне кажется, призвание – это громковато) со мной сотворила.

Жданов:

- И никаких социальных гарантий.

Глуховский:

- Я как любой молодой здоровый мужчина, придерживаюсь либертарианских взглядов на жизнь, судьбу и экономику и считаю, что каждый человек должен брать ответственность за свою жизнь в свои руки. Пока не начинает развиваться остеохондроз у человека или маразм, он хочет, чтобы ему не мешали реализовывать его потенциал. Потом, когда все начинает отсыхать и отваливаться, хочется, чтобы о тебе кто-то позаботился. Но я до этой стадии еще не дошел. Ну да, конечно, надо обо всем думать самому, надо планировать свое будущее самостоятельно. Пока у меня это получается.

Что касается расширения горизонтов и соответствия моей жизни настоящей, какой-то воображаемой писательской жизни, мне кажется, что все равно мы находимся здесь немного под воздействием мифа. Что такое писатель? Ну, писатель писателю рознь…

Жданов:

- Переделкино, сигара.

Глуховский:

- Да. Я этой номенклатурной стороны писательства боюсь. То я никакого Союза писателей не член, никуда не вступал, дач не получал, машин с водителями не имел и госзаказа на разработку победы коммунистов в «Метро» не имел. Поэтому все-таки мне кажется, что нынешний писатель как-то отличается по образу жизни от писателя прежних поколений.

Жданов:

- Тем не менее, судьба писательская связана с Россией или все-таки есть какие-то предложения интересные зарубежные? Ваши книги переведены, по-моему, на около 50 языков.

Глуховский:

- На 37. Во-первых, я не вижу здесь взаимоисключения. Мне кажется, что эта настоятельная потребность определяться (ты уже там или ты здесь), она немного не соответствует времени, она такая очень совковая. Почему я не могу быть русским писателем и параллельно ездить по миру? У меня дом здесь. Прям совсем уехать мне не хотелось бы. Я пару раз уже отсутствовал подолгу и проживал разное время за рубежом (я три года во Франции работал, учился в Израиле), и мне кажется, это меня обогатило. Перестал ли я от этого быть человеком, думающим по-русски? Нет. Мне кажется, что определенные шоры снимаются. Потому что ты растешь и воспитываешься в каком-то одном сугубом контексте, часто идеологизированном, и в России в особенности (как и в других некоторых странах). И когда ты имеешь возможность другие перспективы на привычные вещи обрести, это тебе помогает. А тем более если ты собираешься пытаться смыслы какие-то производить, точать на токарном станке, вытачивать какие-то смыслы, в чем, собственно, и призвание писателя – помогать людям осмысливать жизнь, их существование, эпоху и т.д. То есть важно уметь все это в какой-то более широкий контекст поставить. Я думаю, что эмиграция для писателя губительна. Потому что…

Жданов:

- Тот самый отрыв от корней как раз.

Глуховский:

- Отрыв от корней. Ты все равно лучше всего понимаешь и чувствуешь тот народ, среди которого ты родился, к которому ты принадлежишь.

Жданов:

- Космический случай вроде Бродского.

Глуховский:

- Ну, есть Бродский, Набоков есть. Бродский все равно прославился именно как русский поэт.

Жданов:

- Хотя потом он писал по-английски.

Глуховский:

- Да, он писал по-английски. Вот Набоков, мне кажется, единственный практически пример человека, который, будучи рожден русским… Но у него гувернер – англичанин, поэтому его владение английским языком совершенно. И плюс ко всему это такой человек мира с самого детства.

Жданов:

- Потрясающие его лекции о литературе, которые он читал в американском университете во время Второй мировой войны, когда он эмигрировал туда из Франции, конечно, потрясающие.

Глуховский:

- Я, к сожалению, не знаком, поэтому могу только покивать с умным видом. Но теперь отыщу это на YouTube. Есть редчайшие примеры того, как человек, уезжая, сохраняет ощущение темы. Все равно ты приезжаешь в другую страну, если ты в ней не со школьного возраста находишься, ты не чувствует в такой степени язык, ты не понимаешь нюансов – и культурных, и социальных, и каких-то мелочей повседневных. То есть ты будешь очень огрубленную модель какую-то создавать. Поэтому мне кажется, что для писателя это история губительная. Если у нас не развернется борьба с инакомыслием (потому что я довольно инакомыслящий человек) и не будут людей выдавливать совсем, то я, конечно, сколько могу, буду существовать в России. Но при этом, повторю, мне не хотелось бы, чтобы это совсем уж жестоко определялось: если ты уехал, значит, ты отброс и ты не любишь Родину, а остался – значит, патриот. Мне ближе концепция открытого мира, когда ты можешь уехать, попреподавать или поучиться чему-то, или где-то просто пожить, вернуться, потом снова уехать куда-то и т.д. Не вижу ничего взаимоисключающего.

Жданов:

- Есть ли у Дмитрия Глуховского как у профессионального писателя, профессионального литератора некий подход к тому, как будет выглядеть следующая книга (я имею в виду план, более структурированное понимание)? Или все-таки ты ожидаешь некого вдохновения, которое приходит, и потом прописывается и выходит напрямую к издательству?

Глуховский:

- Во-первых, я очень боюсь слова «литератор». Я понимаю, что слово «писатель» очень громкое слово, но «литератор» - совсем уж какое-то ремесленное.

Жданов:

- Не хотел обидеть ни в коем случае.

Глуховский:

- Нет, это самоанализ. Я сам себя писателем не рискну назвать. Такое немножко зарвавшееся мироощущение, когда ты писатель. Не знаю, какое слово здесь подойдешь. Вот английское слово – автор. Понимаете, литератор это человек, который заведомо делает акцент (может быть, из скромности, конечно) на ремесленной части. Вот я сижу и произвожу. И это имеет отношение к основному вашему вопросу. Стоит ли иметь план? Конечно, более профессионально – иметь план. И, конечно, более профессионально – знать структуру. И что на такой-то странице у меня вот это произойдет, на этой странице – вот то. Но тем самым ты себя полностью лишаешь возможности в поиске находиться, в процессе. То есть я не уповаю на вдохновение. Потому что призыв вдохновения, мне кажется, это почти шаманская практика, когда ты открываешься этому состоянию и ждешь. И не сразу на тебя оно снизойдет, и не сразу получится у тебя отсечь себя (тем более в эпоху интернета и мобильных телефонов) от внешних раздражителей. Может быть, это обращение не столько наверх, к небесам, сколько внутрь себя. Это такой колодец подсознания, в котором ты открываешь крышку, и потом надо сидеть и в эту темную рябь с бликами вглядываться, пока оттуда что-то пойдет наверх.

Жданов:

- Как сейчас будет писать книгу Дмитрий Глуховский?

Глуховский:

- У меня есть тема. Я примерно представляю себе завязку. То есть я знаю, с чего это должно бы начаться. Мне будет необходимо исследовать немного материала. Потому что здесь будет книга про наши дни и про коллизию взаимоотношений человека и силовых органов. Если я не понимаю устройство силовых органов и реально их практик, а не то, что показывают по телеканалу НТВ, я не смогу это точно и правдиво описать. Бывает, что какие-то детали из того, что я прочел, меня подталкивают к каким-то мыслям, которые как просветление снисходят на тебя, и ты вдруг что-то такое придумываешь, о чем ты вовсе даже и не размышлял до тех пор.

Жданов:

- Это жанровая перемена – это взросление или это экспириенс: почему бы не попробовать в этой теме?

Глуховский:

- Какие-то темы надоедают, приедаются. Да мне не хотелось бы ограничивать себя одной фантастикой. Если у меня вдруг возникнет какой-то фантастический сюжет… У меня есть, например, книжка, «Будущее» называется, перед «Метро 2033» она была опубликована. Там история про то, как в мире одержана победа над старением, фактически над смертью…

Жданов:

- Ой, хотелось бы.

Глуховский:

- И мне уже давно хотелось бы. Я кризис среднего возраста с 29 лет начал переживать, у меня это все немножко ускоренно. Одержана победа над старением, из-за этого планета перенаселяется, и людям предлагается выбор: они могут либо существовать вечно юными, либо завести детей.

Жданов:

- Интересная дилемма.

Глуховский:

- Дилемма серьезная, и она не столь фантастическая. Потому что масса людей откладывают отношения серьезные, брак, деторождение, потому что хотят как можно дольше продлить молодость.

Жданов:

- И карьеру.

Глуховский:

- И карьеру, и молодость, и возможность не быть ни за кого в ответе, полностью свое время посвящать себе. Дальше это уходит (в особенности на Западе, но и у нас тоже, у среднего класса городского) в ухаживание за собой, спорт, косметика, пластические операции даже и т.д. То есть попытка искусственно молодость продлить, чтобы этот момент, когда ты сам себе не принадлежишь, должен себя посвящать своему потомству, отодвинуть. И дальше у меня целый мир описан, где люди перед этой дилеммой встают уже не в переносном смысле, а буквально: ты можешь либо существовать вечно юным, либо, если ты решаешь завести ребенка, приходит специальная штурм-группа, тебе вкалывают некий агент химический, биологический, который тебя старит, и за 10 лет, до того как ребенок достигнет подросткового возраста, ты сам умираешь. То есть ты можешь начать его воспитывать, но как только ребенок может сам дальше продолжать род, к этому моменту одного из родителей (по их собственному выбору) уже не станет.

Об этом книжка «Будущее». Она фантастическая, но это на темы, которые мне лично были очень интересны, для меня они были очень актуальны.

Жданов:

- Вряд ли вас эта тема отпустит, внутри себя во всяком случае.

Глуховский:

- Конечно. Это был вопрос, когда заводить детей, от чего я отказываюсь, если я решаю посвятить себя ребенку, что я теряю – свободу, безответственность и т.д. И дальше ты отказываешься от ребенка, старость все равно наступает. А если бы нет, кто бы на это решался, и каким был бы мир? И дальше это уходит в социальные и философские рассуждения: мир бессмертия – нуждается ли он в Боге и в душе, если тело вечно? Будем ли мы создавать что-то созидать, если именно страх смерти нас прежде всего подталкивает к созиданию?

Жданов:

- Да, мотивация закончится. Кстати, о мотивации. Вас стимулируют различные премии, признание литературного сообщества?

Глуховский:

- Мне кажется, я так неправильно всё начал. Я начал как популярный автор, и очень рано.

Жданов:

- Призы в фантастике, которые были первыми…

Глуховский:

- Ну да, что-то там дали.

Жданов:

- «Еврокон», например.

Глуховский:

- Потом мне объяснили, как это выдается, и я понял, что там моей заслуги особой не было, это было конъюнктурное решение внутреннее. То есть не очень заслуженный мною приз. Сначала я, конечно, обрадовался, а потом я разобрался. И потом надо понимать, что, поскольку я достаточно въедливо всегда пытался деконструировать, на винтики разобрать механизм издательский, для меня не было никакого чуда в том, что та или иная книга становится бестселлером. Я поэтому никогда особенно на свой счет не обольщался и не имел никогда возможности зазвездить, потому что я прекрасно видел, как…

Жданов:

- Писатель должен знать эту технологию, кроме творчества?

Глуховский:

- Это сложный вопрос. Я не космонавт, скажем так. То есть во мне эти части разделены. Когда я пишу, я стараюсь забывать обо всем, что я знаю о книгоиздании, о маркетинге, о пиаре и рекламе и т.д. Чтобы вышла честная, искренняя вещь, насколько я могу это сделать со своими ограниченными способностями. Но когда она написана уже, тогда нельзя пренебрегать ни общением с журналистами, нужно пытаться разобраться в том, что издательство собирается делать с точки зрения рекламы и т.д. Почему нет? Ты потратил год, два, три, десять лет на эту книгу. Неужели просто бросить и забыть?

Жданов:

- Есть ли ощущение, что книга может изменить мир к лучшему? Или все-таки в писательском пространстве самовыражение первично над некой общемировой пользой? Тем более что эта польза такая размытая, конечно.

Глуховский:

- Тут сложный вопрос. Мои книги в принципе идеологизированы, но идеология у них вполне гуманная, общечеловеческая – уважай другого, не видь в другом врага, не верь государству, если государство требует от тебя искать врагов, старайся разбираться в сути вещей, не верь готовым простым истинам и т.д. Такие вещи – все хорошее против всего плохого, что называется. Но при этом, если ты противостоишь центральному телевидению, и центральное телевидение тебе говорит: нет, это враг, - а ты говоришь: нет, может быть, это не враг, может быть, все не так просто… То есть даже если у меня 100 тысяч тиража и, допустим, каждый из этих людей отдаст двум своим друзьям, это 300 тысяч. А аудитория какого-нибудь главного телеканала – 40 миллионов. Что я со своими жалкими 300 тысячами могу поделать против ежедневного компостирования мозга огромных телеканалов? Ничего. Поэтому я на этот счет не обольщаюсь.

Что касается приоритета между попыткой воздействовать на людей, даже в таком гуманном ключе, и самовыражением, мне кажется, что любой русский писатель, к которым я себя, так или иначе, отношу, он никогда себя не ограничивал (и не должен ограничивать) материальными какими-то вопросами. Он не пишет, для того чтобы зарабатывать. Хорошо, если он вдруг сможет заработать. Но для него главное – влияние на умы. Он мечтает о том, чтобы его слушали, к нему прислушивались. Толстого называли вторым царем. Один царь в Ясной Поляне, а другой – в Зимнем дворце. И именно в этом, мне кажется, уникальность роли русского писателя. Американцы на это вообще не претендуют. Те страны, где есть такие здоровые, полноценные политические институты, активные…

Жданов:

- И другое отношение к авторскому праву, и гонорары в том числе.

Глуховский:

- Да. Может быть, аналогия и противопоставление не вполне однозначное. Во Франции, например, где тоже абсолютная политическая свобода, у писателя особенная роль тем не менее. Кстати, во Франции фантастика совершенно находится в гетто. Никто не читает и никто не признаёт - только так называемую белую литературу. То есть серьезная литература, историческая, биографическая или современная, осмысливающая сегодняшнее общество.

Жданов:

- Я сейчас Жана Бодрийяра прочел, потрясающие две книги – «Дух терроризма» и «Войны в заливе не было». О том, как влияют на наши умы массмедийные манипуляции. Очень интересные философские книги. То, что они издаются во Франции, и то, что они даже издаются в России, чудо, конечно.

Глуховский:

- Во Франции издается практически все, что угодно. В Америке «Лолита» была под цензурой, ее отказывались выпускать, и издавали в первый раз на английском языке в Париже. Во Франции в этом отношении, конечно, совершенная вольница. Я надеюсь, что терроризм, от которого она пострадала в последние два года, не скажется никаким образом на сужении пространства личной и гражданской политической свободы. Потому что это огромное завоевание.

Жданов:

- Можно ли людям сказать, которые сегодня начинают писать фанфики, идут от постов в интернете: попробуйте более крупные формы, попробуйте создавать свои Вселенные? Тем более что сейчас это технологически достаточно легко. Попробуйте быть писателем, потому что это кайф, это интересно, это как вызов такой. Можно людей направить в этом отношении, молодежь современную?

Глуховский:

- Можно. Пробуйте быть писателями, но не надо обольщаться. У меня открыта личка ВКонтакте, и там все, кто угодно, могут мне писать. Я не всё читаю, правда, но что-то прочитываю. И там очень распространенная история, что мне один или два раза в день пишут: я написал роман, как мне издаться. Разумеется, не каждый человек, который что-то написал, рассказ или роман, и часто это дико безграмотные тексты какие-то, где люди просто синтаксис с пунктуацией путают, они, тем не менее, убеждены, что это то самое, а я как в целом положительный персонаж должен бы сказать: давай, дерзай и т.д. Но мне не хочется им говорить «давай, дерзай», потому что в итоге все равно упирается в их способности, в их талант. Хорошо, есть люди безграмотные, но при этом уникальное что-то в жизни прожившие и умеющие об этом рассказать. Есть люди совершенно грамотные и при этом совершенно беспомощные с точки зрения…

Жданов:

- Композиции.

Глуховский:

- И композиции. И как историю подать интересно. И мне не хочется никого лишний раз обнадеживать, потому что я тем самым как бы ответственность беру на себя за их дальнейшее развитие. Поэтому я чаще всего пролистываю. Хотя бывало, что пару раз брал над кем-то шефство. То есть не каждый человек может взять и стать писателем.