Кыргызстан
+11°
Boom metrics
Сегодня:

Эволюция: теории и заблуждения

Эфир программы «Беседка с Анатолием Вассерманом» РАДИО «Комсомольская правда» [аудио]

Вассерман:

- Очень жаль, но «Беседка» «Комсомольской правды» окончательно ушла из эфира в сайт. Так что задавать вопросы вам в обозримом будущем не удастся впредь до очередного изменения формата станции. Поэтому мой сегодняшний гость – публицист и популяризатор науки Алексей Сергеевич Кравецкий будет отвечать на те вопросы, которые он не раз получал по ходу своей деятельности. В основном будем сегодня говорить об эволюции и ее многочисленных теориях. И, к сожалению, не менее многочисленных заблуждениях вокруг этих теорий.

Кравецкий:

- Сначала давайте скажем, что такое эволюция. Существует куча заблуждений по поводу самого определения этого термина. Многие думают, что эволюция – это когда из ничего произошло что-то упорядоченное. Бывает, люди путают эволюцию и теорию зарождения жизни. Бывают люди, которые сужают понятие эволюции до происхождения человека из обезьяны. Заблуждений весьма много. А на самом деле эволюция – это некий специфический процесс, в рамках которого мы имеем некий набор особей. Причем, что интересно, это не обязательно должны быть особи кого-то живого. Мы можем также наблюдать эволюцию, например, каких-нибудь технических устройств. Потому что присутствуют некие три свойства у каждой особи. Есть наследственность, есть изменчивость и есть отбор. Часто говорят про естественный отбор, но это не обязательно. Отбор вполне может быть искусственным, как во время селекции. Эволюция все равно будет идти.

Можно пояснить это на примере. Предположим, у нас есть ребенок, который собирает из конструктора какую-то башенку. Он собирает башенку за башенкой, каждую башенку дает посмотреть своему папе. Папа проверяет ее на устойчивость и возвращает ему со словами, хорошо или плохо стоит башенка. Ребенок помнит, как устроена эта башенка, но, тем не менее, при сборке следующих копий он иногда какие-то фрагменты устройства забывает, придумывает вместо них другие фрагменты. Вот в этом процессе мы имеем все три свойства эволюционного процесса. Наследственность – это память ребенка о том, как устроена башенка. Изменчивость – это те ошибки или модификации, которые он совершает. И отбор – это собственно реакция его папы на то, какой именно вышла башенка.

Из бытового опыта вполне понятно, что в этом случае башенка будет получаться все более и более устойчивой. То есть в этом люди обычно не отказывают в такой ситуации. Однако как только дело доходит до многообразия живой природы, у людей начинаются сомнения: как же так, вроде какой-то случайный процесс, и вдруг такое разнообразие, такая устойчивость видов и так далее. Давайте поменяем чуть-чуть звенья этого процесса. Предположим, что папа с ребенком не играет, а ребенок играет сам с собой. Он играет где-то на улице, ставит башенку на какую-то поверхность. А там временами ветер дует или земля трясется. Соответственно башенка либо падает, либо не падает. Мы таким образом поменяли искусственный отбор, то есть отбор с участием человека, на естественный. Реакция сил природы, неких закономерностей природы на получившийся объект. Далее ребенок сознательных модификаций не вносит. Он просто временами забывает, как строится какой-то фрагмент. И восстанавливает его по памяти с ошибкой. Это случайная мутация. И, наконец, наследственность у нас остается все той же самой. Он помнит, как эта башенка устроена.

Что интересно, поскольку самому алгоритму совершенно все равно, естественно или искусственно отбирают его детали, случайные или специальные модификации вносятся в каждую следующую копию, он все равно будет стремиться к более устойчивой башенке. Единственное в данном случае, когда модификация случайная, он будет к этому стремиться медленнее. Вот главное отличие.

Вассерман:

- Строго говоря, в этом примере есть все-таки одно существенное отличие от той эволюции, которая в природе. А именно, в природе у нас эти самые башенки сами хранят правила собственной сборки и сами формируются сообразно этим правилам. Нет отдельного мальчика, который их строит.

Кравецкий:

- Да, естественно. Но это частный случай эволюционного процесса. То есть в общем случае нам достаточно того, чтобы что-то хранило информацию, это мы назовем условно «генотип». И эта информация выливалась во что-то, что как-то взаимодействует с окружающим миром, то есть «фенотип». При этом все равно, сочетается ли это в рамках некоего одного объекта организма, либо же это два отдельных организма. Как я уже говорил, мы вполне можем наблюдать эволюцию автомобилей, которая работает ровно так же, то есть средством отбора выступают взгляды покупателей автомобилей, но при этом наследственность и изменчивость находятся не в автомобилях, а исключительно в головах их конструкторов.

Вассерман:

- Да. Но все-таки естественная эволюция – это именно случай, когда нет конструктора, отдельного от конструкции.

Кравецкий:

- Видимо, вот это и составляет основную сложность для понимания процесса. Потому что кажется, когда это хранится где-то вовне, тут все нормально, все стремится к некоему более устойчивому варианту. А если нечто как бы само себя строит, то оно стремиться к этому варианту не может. Хотя нет, с математической и с биологической точки зрения совершенно идентичный случай, различающийся деталями.

Вассерман:

- С психологической совершенно иначе это выглядит. Потому что именно, если у нас наследственность хранится внутри самой конструкции, то возникает вопрос: а как возник сам механизм наследственности? И тут мы вынуждены все-таки включить вопрос происхождения жизни в теорию эволюции. Хотя я знаю, что современные биологи стараются от этого дистанцироваться. Но боюсь, что именно в силу того, что они от этого дистанцируются, и остается впечатление, что зарождение жизни возникло не эволюционным путем. А между тем я знаю, что было проведено множество экспериментов, показавших, что в совершенно естественных условиях, таких как, скажем, космический вакуум или поверхность метеоритов, или выборосы вулканов и так далее, и так далее, практически в любых подобных условиях происходит отбор устойчивых структур химических соединений. И, в принципе, совершенно понятно, каким именно образом в конце концов отбираются соединения не только устойчивые, но и способствующие формированию новых молекул тех же соединений. Это то, что в химии называется автокатализом. Когда молекула способствует образованию таких же молекул, как она сама. К сожалению, насколько я могу судить, наши современные биохимики сейчас занимаются совершенно иным спектром задач, очень далеким от исследований автокатализа. И поэтому создался вот такой психологический разрыв.

Кравецкий:

- Тут можно сказать, что не то чтобы биологи дистанцируются от этого. Просто это был вопрос терминологии. Не сразу стало понятно, что происхождение жизни, то есть абиогенез, шел такими же путями, как эволюция, только на других носителях. Сначала предполагались какие-то иные пути. Поэтому это разделили на две части. Эволюция – это развитие живого, абиогенез – это появление живого. Рано или поздно они, естественно, сольются. Потому что, как вы правильно сказали, сейчас уже вполне понятно, что появление живого шло примерно такими же путями, просто начиналось с менее сложных молекул и с менее сложных процессов. То есть процессы, может быть, нам кажутся более сложными, имеется в виду с химической точки зрения.

Вассерман:

- Вообще говоря, самые, пожалуй, сложные молекулы, способные вызывать вот этот самый автокатализ, это молекулы рибонуклеиновой кислоты, которые используются в высокоразвитых организмах как носители наследственной информации между основным ее депо – ядром клетки – и белковыми структурами той же клетки. Но есть и простые организмы, в которых эти самые рибонуклеиновые кислоты заодно работают и как носитель информации. И вот, насколько я помню, несколько десятилетий назад химики пришли к выводу, причем именно химики, что в определенных условиях эти самые молекулы РНК могут способствовать построению своих точных копий, даже без сложных белковых систем - ферментов, просто из раствора. Конечно, эффективность такого копирования очень низкая. И вероятность ошибок соответственно высокая. Но тем не менее, получается, что до наших дней дошло элементарное звено первичного перехода между неживыми и живыми структурами.

Кравецкий:

- Тут можно сказать, что это даже хорошо. Если к природе применимо такое слово, как «хорошо» или «плохо». На первом этапе нам, наоборот, нужна большая вариабельность. Это потом надо нам снизить количество мутаций, количество ошибок копирования, чтобы значительную роль начал играть уже отбор. А на первом этапе нам надо получить некое разнообразие изначальное. В этом случае нам повезло, скажем так. То, что на ранних этапах они копировались с большим количеством ошибок.

Вассерман:

- Более того, оказалось, что РНК благодаря своему значительному размеру и, соответственно, значительному диапазону вариантов, в принципе, могут формироваться такие варианты РНК, которые способствуют формированию чего-то типа белков. Почему говорю «чего-то типа», потому что современные белки состоят, как правило, из компонентов достаточно сложных. Но есть простейшие аминокислоты, компоненты белковых цепочек. И вот кристаллизации таких простых цепочек уже белкового типа РНК тоже могут способствовать. Так что, не вдаваясь в дальнейшие биохимические тонкости, которые я сам помню довольно смутно, могу только сказать, что, по-видимому, ключевым моментом перехода от неживой химии к живой были именно молекулы РНК. С одной стороны, достаточно сложные, чтобы способствовать разным весьма хитрым химическим процессам, а с другой стороны, достаточно простые, чтобы собираться самостоятельно из компонентов, образующихся в результате очень простых химических реакций.

Кравецкий:

- Действительно, давайте не будем совсем в химию, в биохимию уходить. Тем более, что мы сейчас без справочных материалов с большой вероятностью внесем кучу искажений. Потому что, на мой взгляд, там запоминать даже названия довольно тяжело, уж больно они зубодробительные. Мне бы хотелось поговорить о некотором количестве заблуждений…

Вассерман:

- Насчет названий вспомнилось. Где-то было это в декабре 1973 года, я тогда проходил преддипломную практику в лаборатории Кричевского, это один из богов теплофизики. Он тогда работал в государственном институте азотной промышленности. У него был такой порядок. В конце каждой пятницы какой-нибудь приглашенный ученый делал краткий, примерно на час, рассказ о своем направлении исследований. И вот однажды некая дама рассказывала о жидких кристаллах, тогда это еще было в новинку. Принесла среди прочего образец какого-то жидкого кристалла, пустила его по рукам, чтобы все посмотрели, как двухслойная пленка, между слоями которой проложен этот кристалл, меняет свет просто от тепла рук. Естественно, народ заинтересовался, как называется это вещество. Она произнесла инициалы. Так же, как ДДТ расшифровывается дихлордифенилтрихлорметилметан, так же она тогда произнесла сокращение из семи или восьми букв. Народ, естественно, вцепился и потребовал, чтобы она полностью произнесла это название. Она долго отнекивалась, но наконец с изрядным трудом и запинками произнесла название где-то бук на пятьдесят. Я немедленно и без запинок повторил его. Понятно, что ей надо было вспомнить это название изначально, а я по мере того, как она его читала, разбивал его на компоненты. Поскольку названия всех этих компонентов мне были знакомы, в молодости я неплохо знал химию, то повторить их смог уже без труда. Это к тому, что вся химическая номенклатура строится на самом деле из разбиения всей структуры молекулы на множество звеньев, каждое из которых имеет достаточно простое название. И химики постепенно привыкают манипулировать цепочками вот таких названий. Но с непривычки, конечно же, понять и даже произнести это название довольно сложно.

Кравецкий:

- Это да, я не химик. Мне даже звенья запоминать тяжело. Я, когда их читаю, я понимаю, какие тут звенья, не всегда, но примерно понимаю, но потом повторить… Все-таки для меня не очень много они значит, не достаточно много.

Вассерман:

- Ну да, я сейчас тоже вряд ли смогу повторить такое трюк.

Кравецкий:

- Я поэтому больше хотел поговорить про, скажем так, алгоритмические заблуждения, которые касаются теории эволюции. Одно из самых распространенных, можно его сформулировать как вопрос: каким образом, если у нас случайный процесс, образуется та возрастающая сложность живых организмов, которую мы наблюдаем в природе?

Вассерман:

- Сразу же скажу, что сложность далеко не всегда возрастающая. Например, известно, что многие организмы, живущие в узкоспециализированных условиях, постепенно теряют те органы, которые у них были, когда условия их жизни были разнообразнее. Хрестоматийный пример – подземные млекопитающие, лишившиеся глаз, хотя морфологически, когда начинаешь изучать структуру их организма, понятно, что когда-то глаза были. Многочисленные паразитические черви, чье родство с более сложными червями, живущими в свободном состоянии, тоже изучены. И видно, что именно паразитизм позволил им избавиться от части органов, нужной их сородичам в свободном состоянии. Но все-таки, как правило, процесс эволюции – это именно процесс усложнения структур.

Кравецкий:

-Тут еще вопрос имеет под собой какие-то основания. Потому что все-таки чего-то из биологии люди запоминают. Они помнят, что, согласно теории эволюции, все начиналось с одноклеточных, а сейчас мы наблюдаем многоклеточные и прогрессивные какие-то организмы с развитым мозгом, например, как у человека. Явно превосходящие одноклеточные по своей сложности. Но тут штука в том, что человек, говоря про случайный процесс, о себе представляет, что этот процесс подобен броску кубика. Вот каждый раз мы бросаем кубик на каждом шаге нашей игры, и следующий бросок кубика никак не связан с предыдущими бросками. Я бы привел другой пример, тоже связанный с игрой. Были такие автоматы, да и сейчас, наверное, есть, «однорукий бандит», где вращаются несколько барабанов после того, как дернешь за рычаг. И надо добиться появления какой-то комбинации, за которую дают очки. Там на нескольких из автоматов есть кнопки, при помощи которых можно заблокировать отдельные барабаны. Каждая итерация, каждый шаг этой игры вроде бы тоже остается случайным. Но благодаря вот этим кнопкам мы часть барабанов фиксируем. То есть следующая итерация уже не похожа на предыдущую. Если нам понравилось, что выпало на барабане, мы это останавливаем и крутим другие барабаны.

Вассерман:

- В данном случае роль кнопки «стоп» играет все тот же естественный отбор, насколько я понимаю.

Кравецкий:

- Именно так. Вот этот пример про ребенка, который строит башни, который я приводил, давайте посмотрим, какие там моменты вообще случайные. То, что он помнит каждую следующую башню, уже говорит о том, что большинство этих элементов не случайны. Он зафиксировал эти барабаны. Он временами совершает ошибку, забыв какую-то часть конструкции, но он забывает только часть. При этом устойчивая башенка в основном сохраняется, меняются только какие-то маленькие элементы. Случайный отбор, если мы рассматриваем не ситуацию, в которой его папа говорит ему, хорошо это или плохо, он тоже зависит от каких-то случайных факторов. То подует ветер, то не подует. Но тем не менее, усредняя вот это все по большому количеству итераций, мы получаем, что в среднем более устойчивая башенка проявит себя как более устойчивая, менее устойчивая в среднем будет себя проявлять как менее устойчивая. Несмотря на то, что влияния случайные, сам процесс очень далек от случайного. И самое главное, там каждый следующий шаг зависит не только от предыдущего, а от целого набора предыдущих. За счет этого он сходится гораздо быстрее, но сходится каким-то конкретным значением, проявлением, гораздо быстрее, чем к чему-то сошел бы бросок кубика, который не сходится вообще ни к чему.

Вассерман:

- Тут очень важно то, что даже очень небольшое изменение способно дать некоторое преимущество. И благодаря этому закрепиться. Например, очень часто глаз приводят в качестве примера биологической конструкции, которая могла возникнуть только целиком со всеми деталями сразу. Так вот, это на самом деле совершенно не так. Известны существа, у которых просто часть клеток кожи или другой оболочки, скажем, слизистой, светочувствительны. И вот наблюдение за поведением этих существ показало, что даже такое сверхпримитивное зрение, просто, грубо говоря, когда падает на это существо тень, оно чувствует, с какой стороны тень, а с какой свет, и может выбирать, куда ему переместиться. Оказывается, что даже такой примитивной формы зрения достаточно, чтобы получить некоторые преимущества над существами, у которых светочувствительных клеток вовсе нет. Далее известны опять же реально существующие формы живых существ, у которых участок со светочувствительными клетками вогнутый, например. Оказывается, что это дает дополнительное преимущество. Поскольку благодаря его изогнутой форме можно точнее определять, с какого направления идет свет. При определенной степени вогнутости края углубления начинают частично затенять его дно, и точность определения направления на свет еще возрастает. Существуют формы, у которых это углубление целиком залито какой-нибудь защитной жидкостью, чтобы светочувствительные клетки меньше повреждались. И опять-таки, известно, какие преимущества дает эта жидкость, и так далее. То есть известен весь набор промежуточных звеньев, из которых постепенно сформировался глаз. И известно, что на каждом этапе каждое очередное изменение давало преимущества. Я думаю, что были и другие изменения, не дающие преимуществ. Так они и не сохранялись. Во всяком случае, глаз – это структура эволюционная. Более того, глаза вообще млекопитающих и моллюсков эволюционировали сходным путем, но чуть-чуть по-разному. В результате у всех млекопитающих, в том числе у человека, нервные волокна отходят от светочувствительных клеток внутрь полости глаза, потом собираются в пучок. И этот пучок выходит из глаза наружу. В этом месте в поле зрения так называемое слепое пятно. Мы этого обычно не замечаем, поскольку глаз у нас два, и слепые пятна в них приходятся на разные фрагменты изображения. Что не видит один глаз, мозг достраивает по данным от второго глаза. А у кальмаров нервные клетки подведены к светочувствительным с тыльной стороны и вообще не затеняют поля зрения. Понятно, что такой вариант выгоднее в оптическом смысле. К сожалению, нам не повезло. У нас на каком-то этапе эволюции произошел другой выбор по сравнению с кальмарами. А потом, поскольку этот выбор все-таки давал существенное преимущество по сравнению с полным отсутствием нервных клеток, работающих со светочувствительными, он закрепился.

Кравецкий:

- Ну да, это еще связано с одним таким распространенным заблуждением, при этом оно кажется очень интуитивным, что эволюция имеет некую цель. Как будто бы она движется к некой определенной точке. Хотя вот эту цель в эволюции может вполне себе вычислить человек, но сам процесс никакой цели не имеет. Он на каждом этапе всего лишь навсего находит тот вариант, который, по сравнению с предыдущим, чуть лучше приспособлен к условиям окружающей среды. Что такое «чуть лучше приспособлен» - это всего-навсего успешно в ней размножается. Быстрее, чем другие варианты, производит свои копии. Ничего более. И такое же заблуждение, раз уж об этом зашла речь, часто большую приспособленность трактуют как «выживает сильнейший». Хотя вроде, если посмотреть по сторонам, мы увидим, что, скажем, у тараканов в схватке со слоном вообще никаких шансов нет. Казалось бы, тараканов на Земле остаться не должно, должны быть только слоны, но, тем не менее, тараканов полно. Далеко не самый сильнейший вызывает, а именно – наиболее хорошо размножающийся в неких данных локальных условиях.

Вассерман:

- Причем, кстати, при изменении условий былые достоинства могут оказаться недостатками, и наоборот. Считается, что толчком к массовому сокращению числа видов пресмыкающихся послужило нечто вроде ядерной зимы. То есть заполнение воздуха мелкой пылью, надолго снизившей температуру на поверхности Земли. И предполагается, что это было вызвано ударом мощного метеорита или прохождением какой-то кометы слишком близко, так, что атмосфера насытилась пылевым облаком. Во всяком случае, в таких условиях пресмыкающиеся, рассчитывающие на то, что их яйца созреют под действием окружающего тепла, оказались в худших условиях. Выжили из них птицы, которые умели греть яйца собственным телом, и млекопитающие, которые либо, если несли яйца, то тоже грели их собственным телом, либо выращивали зародыш внутри себя. В принципе, и птичий образ жизни, и образ жизни млекопитающего были невыгодны раньше, потому что на поддержание высокой температуры тела приходилось тратить больше энергии. Для этого активнее питаться. А на всех пищи не напасешься. Поэтому они на фоне пресмыкающихся были почти незаметны. Но стоило измениться условиям, стоило ухудшиться возможностям размножения пресмыкающихся, и их конкуренты вылезли на первый план.

Кравецкий:

- Да, именно так. Я вспомнил в приложении к глазу еще одно заблуждение. Дескать, эволюция – это некое теоретическое построение, а на практике на самом деле ничего такого не находят, что эволюцию подтверждает. Тут нет переходных форм, или вообще некоторые думают, что никаких форм нет, некоторые убеждены, что вообще два-три скелета найдены, и на этом построена теория эволюции. Хотя на самом деле у нас есть два, как минимум, музея в Москве – Дарвиновский и Палеонтологический, - в которых этого материала хватит часов на десять вдумчивого просмотра. И это только открытая часть экспозиции только двух музеев. В запасниках музеев мировых лежит куча экспонатов, найденных останков, которые люди не успевают исследовать, потому что в мире недостаточно людей, занимающихся палеонтологией, чтобы описать подробно каждый остаток. Находят это все в диких количествах. Что касается всевозможных переходных форм, собственно, любой организм является переходной формой между двумя другими организмами. Просто часто думают, что переходная форма между рыбой и млекопитающим – это некая полурыба-полумлекопитающее. Хотя, естественно, такого не было в природе. Но по поводу рыб, выползающих на сушу, мне нравится рыба илистый попрыгун, которая вполне себе вылезает из воды. Она может ползать по суше, она может залезать даже на небольшие кустики, на них сидеть. В современности на нее вполне можно посмотреть. То есть как один из вариантов того, как это могло быть когда-то.

Вассерман:

- Помнится, где-то лет 70-80 назад была найдена в живом виде рыбаками острова Мадагаскар рыба целакант, которая считалась вымершей. Рыбу эту еще называют кистеперой, поскольку у нее плавники имеют строение пятипалое. То есть это древнейшая из форм, где видно, каким образом рыбьи плавники начали превращаться в конечности наземных животных. Ясно, что она вела донный образ жизни, и такие сложные плавники нужны, чтобы удобнее было копаться в иле и выискивать себе пищу. Так вот, оказалось, что эта рыба, зафиксированная палеонтологами в ископаемых давностью несколько сот миллионов лет, существует и по сей день. Существует, правда, только в одном месте – поблизости от Мадагаскара. Так уж ей повезло, что в этом месте не оказалось естественных врагов.

Кравецкий:

- Там даже не всегда дело в естественных врагах. Не оказалось прогрессивных форм, которые могли бы ее вытеснить. Часть люди представляют себе естественный отбор так, как будто один вид обязательно съедает другой. И потом недоумевают. Понятно, что лев корову может съесть, но обратное…

Вассерман:

- Таким образом, как кролики в Австралии чуть не съели кенгуру.

Кравецкий:

- Практически такой способ. Два вида, оказавшись в одной экологической нише, начинают за эту нишу конкурировать. Не говоря о том, что внутри вида идет конкуренция. Конкуренция – это не убийство в основном, а просто съедание того запаса еды, который мог бы в ином случае пойти виду-конкуренту. Кто более усердно и надежно выедает свою поляну, тот, скорее всего, оставит больше потомства. И через энное количество итераций второй вид исчезнет.

Вассерман:

- Во второй половине XIX века белые американцы устроили массовый отстрел бизонов – кормовой базы для американских индейцев. Они не пытались убивать самих индейцев, это было рискованно, можно и ответку получить. Они истребили за пару десятков лет много миллионов бизонов, никто не может сказать, сколько именно, поскольку стреляли их в основном не чтобы самим воспользоваться мясом или шкурой, а именно чтобы индейцам осталось поменьше еды. И таки добились. После истребления бизонов число индейцев сократилось в десятки раз.

Кравецкий:

- Это такой пример сознательной конкуренции. Но в природе примерно тем же способом довольно часто происходит.

Вассерман:

- Во всяком случае, мне кажется, что из этих примеров уже можно понять, каким образом происходит эволюция и каким образом когда-то из так называемого первичного бульона, то есть раствора, по сути, отдельных химических элементов постепенно появлялись все более и более сложные структуры, пока не дошло до двух структур, сидящих сейчас друг напротив друга и рассуждающих обо всем этом процессе.

Кравецкий:

- От себя могу порекомендовать. Это очень интересная тема – теория эволюции. Там много действительно сложных построений, но одновременно зрелищных. Начать можно с того, чтобы те, у, кого есть такая возможность, сходили в какой-нибудь музей, связанный с теорией эволюции. Посмотреть своими глазами на тот богатый набор экспонатов, который уже собран. Потом можно почитать вводные книжки. И при этом пытаться понять сам алгоритм, который там раскрывается, а не просто поверить в написанное.

Вассерман:

- Кстати, алгоритмы, пожалуй, лучше всего изложены у Докинза и Маркова.

Кравецкий:

- Согласен. Мне эти книжки тоже очень нравятся.

Вассерман:

- Написаны легко, на мой взгляд, понятно. Причем, судя по отзывам, понятно не только мне. И в то же время со всей необходимой научной строгостью. Там есть вещи, не развернутые до конца, но нет вещей сомнительных или просто не точных.

Кравецкий:

- Там есть сложные фрагменты, но их не очень много. А в целом книжки, действительно, написаны таким бодрым довольно языком, образным. Видно, что автор пытается рассказать читателю про то, как все устроено, а не просто написать нужное количество текста для того, чтобы издать книгу. Это очень хорошее качество.

Вассерман:

- Я думаю, что у Докинза и Маркова есть множество других, не менее интересных дел, чем написание книг. Поэтому пишут они ровно столько, сколько необходимо. Мне бы так. Я надеюсь, что мы заинтересовали вас достаточно, чтобы вы и сами что-то по этой теме прочли. С моим сегодняшним гостем, когда встретимся в следующий раз, будем говорить о чем-нибудь другом. А с вами, как всегда, услышимся через неделю.