Валентин Смирнитский: "Я до сих пор не разучился ценить дружбу!"

Валентин Смирнитский во время эфира в студии радио КП

Фото: Владимир ВЕЛЕНГУРИН

Беседка «КП» (прямой эфир Радио и ТВ «КП»).

В студии: народный артист России, актер театра и кино Валентин Георгиевич Смирнитский, и Елена Афонина.

Афонина:

- В течение ближайшего часа с вами будем мы: народный артист России, актер театра и кино Валентин Георгиевич Смирнитский, и я, Елена Афонина.

Можно сказать, что вы ребенок послевоенного времени.

Смирнитский:

- Не послевоенного.

Афонина:

- 1944 год рождения.

Смирнитский:

- Это конец войны, когда американцы вступили в военные действия активно.

Афонина:

- Сейчас месяц май, все приготовления, которые идут к Дню Победы, к параду, и последующие события, когда мы ощущаем послевкусие этого праздника, хочется понять, а что же происходит с нашей памятью, с нашим сознанием, что сейчас на полном серьезе люди обсуждают и пересматривают итоги войны, пытаются понять, кто в итоге был победителем, а кто проигравшим. Вы для себя какие-то определенные точки в этом споре расставили? Вообще возможен ли этот спор для вас?

Смирнитский:

- Нет, невозможен. Я в этом споре и не участвую. Я то самое поколение, которое совершенно четко представляет, что это такое, кто выиграл войну, как это происходило. У меня на этот счет никаких сомнений нет. А то, что это стало забываться, стало искажаться, это проблема времени, поколения, проблема воспитания, образования и т.д. Американцы вообще считают, что они выиграли войну, они не знают этой истории, у них это не преподается, не внедряется и т.д. У нас, к сожалению, это тоже стало проникать в умы нашего молодого поколения, они тоже дезориентированы, скажем так. Это беда людей, которые об этом рассказывают, информируют, пишут учебники, преподают и т.д.

Афонина:

- Может быть, все дело, как в строчке из знаменитой песни, «нужные книжки он в детстве читал»? Может быть, ненужные книжки люди читали или вообще не читали?

Смирнитский:

- Наверное. В какой-то степени такой поток информации, самой разной и доступной, так называемая демократия наша, она позволила людям читать, они и «Майн Кампф» читают Гитлера, и черти что читают. Происходит искажение в умах, наверное. Я могу это предположить.

Афонина:

- А в 60-е годы, в годы студенчества, неужели не было желания читать запрещенные книжки?

Смирнитский:

- Было желание читать запрещенные книжки. У нас был большой информационный голод. Конечно, мы читали. Но мы больше интересовались нашими классиками запрещенными.

Афонина:

- Платонов?

Смирнитский:

- Платоновым. Потом появился Солженицын, Пастернак и т.д. Поэты какие-то, Бунин, который тоже был запрещен. Да и вообще наши классики русские находились под запретом. Многие романы Достоевского, в частности, «Бесы», например. О них постарались не упоминать в общеобразовательном контексте. Потому что это считалось идеологически неправильным в тот момент. И все это мы пытались прочесть, узнать, познать. Конечно, нас «Майн Кампф» гитлеровский не интересовал совершенно в тот момент. Для нас все было ясно, как, собственно, для меня и сейчас.

Афонина:

- А кто эту литературу поставлял? Какие источники были?

Смирнитский:

- Самиздат. Это все, что угодно, было. Это преследовалось, за это сажали. Кто-то привозил из-за границы. Я, например, очень рано начал ездить за рубеж по киноделам, потом по театральным делам и т.д. И тоже удавалось иногда что-то перехватить. Потом я был знаком со многими художниками, писателями того времени, шестидесятниками, которые тоже, выезжая за рубеж, привозили это все. Как-то это происходило, безусловно, нелегально.

Афонина:

- Интерес к вам не проявляли специальные органы?

Смирнитский:

- Как и ко всем творческим людям, проявляли, конечно, определенный интерес, но я для них, видимо, не представлял какого-то особенного интереса. Пристального внимания специальных органов я не удостоился.

Афонина:

- Студенты театральных вузов вообще люди свободолюбивые и свободомыслящие. Каким образом эта свобода проявлялась в то время? И вообще что можно было позволить себе самого безумного в смысле демократии и свободы?

Смирнитский:

- Я затрудняюсь сказать. Самое безумное – это были наши дебаты, разговоры на кухнях, в компаниях и т.д. Не было, безусловно, демонстраций. Была единственная демонстрация в 68-м году, когда в Чехословакии была эта история. Но это был единственный случай. А все остальные так называемые бунты против власти были строго законспирированы. Новочеркасск, например, эта знаменитая история. Это же все скрывалось тщательно. Были где-то в Сибири бунты всякие. Но все это скрывалось, было под грифом «секретно», и об этом мы узнавали после.

Афонина:

- Время 60-70-е – это время, когда еще появлялись новые театры. Соответственно была возможность понять, что такое новая режиссура. Анатолий Эфрос это действительно яркий представитель, и как раз с этим режиссером вам тоже посчастливилось работать в Театре на Малой Бронной, участвовать в тех спектаклях, постановках, которые стали культовыми и знаковыми. Если мы начали с того, что пересматривается всё, то пересматривается и величина личности. В том числе говорят, что не таким уж простым он был человеком, и не ко всем он относился как должно, как считают люди, по масштабу дарования того или иного актера. Как вы считаете, когда появляются вот такие разговоры, это нормально, это правильно?

Смирнитский:

- Это нормальный творческий процесс. Это вообще касается творчества. Всегда бывают люди, неудовлетворенные в творчестве, недовольные чем-то и т.д. А к нему как к личности? Всякая крупная личность, в частности, режиссура… Да что говорить, Анатолий Васильевич, Юрий Петрович Любимов, который сейчас закончил со своим театром, который он создал, Олег Николаевич Ефремов, Петр Наумович Фоменко с непростой судьбой и т.д. Могу долго перечислять. Но мы возьмем самый яркий пример ХХ века. Станиславский и Немирович-Данченко, которые разругались. И Михаил Афанасьевич Булгаков написал потрясающий театральный роман. Вот там в таком сатирическом ключе это все четко показано. Что, мы пересмотрим, что ли, свое отношение, свои взгляды на московский Художественный театр, который был идеалом каким-то? Американская актерская школа основана на принципах Станиславского и т.д. Это творческий процесс, это взаимоотношения творческих людей. Они разные, сложные, они со временем меняются и т.д. Все равно Станиславский великий, Немирович великий.

Афонина:

- Но можно же имя сделать. Я и… Мои воспоминания о… Я рядом с…

Смирнитский:

- Кто-то делал, кто-то делает до сих пор даже. Я к этому отношусь не то что отрицательно, но не приветствую это. Я и… Что я и…? Он и я где-то там. Мне повезло, я поработал, что-то сделал, на каких-то скрижалях в театральной библиотеке или в каком-то альманахе будет записано. Что я? Я и… Смешно.

Афонина:

- Мысли такой не возникало засесть за книгу и написать, как все это происходило на самом деле? Каждому человеку, наверное, кажется, что он и расставит все точки над «I» в том или ином спорном вопросе.

Смирнитский:

- У меня вообще к профессиональному творчеству отношение довольно серьезное. Я считаю себя все-таки ремесленником. В хорошем смысле этого слова. И если ты собираешься заниматься писательским творчеством, этим ремеслом тоже надо владеть. А просто так, нанять какого-то «негра», когда ты будешь излагать свои корявые мысли, а он будет пытаться их оформить в литературную форму, это смешно. Я это не приветствую, это неправильно. Но среди нашего брата были люди, которые писали достаточно симпатичные мемуары. Я не хочу всех перечислять, но были, но не так много. А этот огромный поток этих «Я и…», «Обо мне» и т.д., это так называемая мемуарная литература, которую я не читаю, мне неинтересно. Я иногда беру книжку, начинаю читать про каких-то людей, которых я знал, про современников. Там столько напридумано, и так это некрасиво, и неправда всё. Неинтересно.

Афонина:

- Сейчас говорят: ну что такое происходит с мужчинами, мельчают они, и вообще настоящего мужчину не найти. Это распространенное сетование и стенание. Неужели в те времена, когда вы обучались, работали, переходили из одного века в другой, такие стоны не возникали, как правило, со стороны женского пола: где же настоящие мужчины?

Смирнитский:

- Возникали всегда. Я, к сожалению, прожил большую часть своей жизни в стране (которую я люблю, считаю себя в хорошем смысле патриотом своей страны), мы все были поставлены в такие условия, что не могли себя в полной мере почувствовать за счет этой всеобщей уравниловки, низкой зарплаты, отношения государства к людям, поэтому мужчина в понимании XIX века, скажем, который самостоятельный, чего-то добивается своим трудом, талантом и т.д., становится на ноги, - это все уничтожалось, это все нивелировалось. Выводился такой средний уровень. И я, к сожалению, попал под эту гребенку, то есть я жил в это время и формировался, учился, становился кем-то и т.д. Так что это очень сильно мешало. В те годы мужчина не мог обеспечить семью материально за счет своего труда. Сейчас это обрело другую грань совсем.

Афонина:

- Мужчину дома не увидишь, он постоянно зарабатывает деньги.

Смирнитский:

- Но тем не менее. Возникали и сейчас возникают. Сейчас у нас у женщины идеал – какой-то богатый человек, олигарх, наверное. По крайней мере, все это постоянно муссируется.

Афонина:

- Преподносится так: вот и есть тот мужчина, который является мечтой любой девушки.

Смирнитский:

- Это значит мужчина, который может ей предоставить, начиная от «Бентли», кончая яхтой и всеми благами. Вот идеал. Это что, мужчина? Не знаю. Читать литературу хорошую надо. Там о таких людях, о таких мужчинах, об идеальных мужчинах.

Афонина:

- Начитаются такой литературы, а в жизни совсем другое. И получается, что счастья нет, потому что завышенный идеал, и как его добиться, достичь, и где найти вообще.

Смирнитский:

- Не у всех такие завышенные идеалы. Можно и добиться этого.

Афонина:

- А можно мужчину воспитать? Говорят, что жену воспитать нужно. А мужика можно воспитать?

Смирнитский:

- Этот вопрос нужно задавать…

Афонина:

- Неужели ваши жены не пытались вас перевоспитывать, воспитывать?

Смирнитский:

- Пытались. Перевоспитывали в чем-то. Но я человек тоже непростой, меня так легко не перевоспитаешь, но пытались. У меня четыре брака, у меня разные отношения были в браках. И я пытался кого-то перевоспитывать, создавать свой идеал из женщины, и женщины пытались из меня создавать свой мужской идеал. Это взаимная работа такая. Что-то удавалось, что-то не удавалось. Но, конечно, влияние это оказывало, все откладывалось. У меня по крайней мере.

Афонина:

- То есть каждая из четырех что-то в вас все-таки исправила?

Смирнитский:

- Я не могу сказать, что исправила. Но этот опыт откладывался, и он помогал мне в чем-то разбираться, поступать более правильно, разумно и т.д. Это такой необходимый жизненный опыт.

Афонина:

- Теперь вы можете сказать, что познали науку семейной счастливой жизни?

Смирнитский:

- Нет, не могу сказать. Потому что каждый человек индивидуален, и у него есть некий свой взгляд – у мужчины на женщину, у женщины на мужчину. У нормальных людей, у которых есть мозги, которые понимают, соображают, думают, анализируют, а не те, кто хочет просто, чтобы были «Бентли» с яхтой, а что-то еще. Естественно, это все чисто индивидуально. Вот мужчина любит такой тип женщин, с таким характером, с такой внешностью, такого цвета волосы. То же самое у женщин, я так думаю. Это складывается же не просто так, это складывается от семьи, от воспитания, образования и т.д.

Афонина:

- То есть можно сказать, что вы в какой-то степени повторяете те семейные отношения, которые были у ваших родителей?

Смирнитский:

- Не знаю. Нет, не думаю. Хотя, наверное, генетически во мне что-то такое есть, что я повторяю. Это в каждом ребенке есть.

Афонина:

- Имеется в виду модель семьи, отношения внутри семьи.

Смирнитский:

- Не знаю. И положительное, и отрицательное ты запоминаешь как ребенок. Все-таки детская память очень цепкая, помнишь какие-то вещи, то, что тебе понравилось, что не понравилось. И, конечно, потом переносишь на свою жизнь и сравниваешь. И понимаешь, что вот это, наверное, не надо делать, а вот это было хорошо.

Афонина:

- Вы ловили себя на том, что вот это…

Смирнитский:

- Иногда бывало. По молодости особенно не задумываешься, молодость же такая бесшабашная. Но, тем не менее, иногда вдруг наступает какой-то момент самоанализа, наедине с самим собой подумаешь: вот тут-то да. Бывают такие моменты, конечно.

Афонина:

- Валентин Георгиевич, мы говорили о том, можно ли воспитать или перевоспитать мужчину. А такое понятие, как мужская дружба, вам-то уж точно ведомо. По крайней мере, если говорить о том, что для многих российских зрителей вы по-прежнему остаетесь тем самым Портосом. А уж мужская дружба где, как не у трех мушкетеров, была. А в жизни это понятие существует, или сейчас оно тоже сходит на нет?

Смирнитский:

- Нет, существует. Сейчас сходит на нет, но существует еще, пока остается. По крайней мере, у меня понятие дружбы осталось. Как известно, друзей не бывает много, но они есть. Такая хорошая человеческая дружба. Я даже не могу сказать, что это мужская дружба. Это какое-то человеческое единение. Взаимопонимание какое-то на уровне такого птичьего языка, когда люди встречаются, и они понимают друг друга по жесту, по взгляду и т.д.

Афонина:

- По вашему мнению, друзья познаются больше в беде или в радости?

Смирнитский:

- И в радости, и в беде.

Афонина:

- Тем не менее, хорошим тестом является, как правило, наоборот, успех человека, который выдерживают немногие.

Смирнитский:

- Я не знаю. Я с этим особенно не сталкивался. Например, у меня были серьезные трагические ситуации в жизни, и мне мои друзья очень помогали в этом смысле. Что касается завистливой радости, я как-то не испытывал это на себе. Я скорее испытывал не от друзей, а от каких-то совершенно непонятных людей – от чиновников, от коллег, от женщин, как ни странно, нашей профессии.

Афонина:

- Женщины могут завидовать успеху?

Смирнитский:

- Да, раздражает кого-то. Вообще у нас среда очень непростая актерская. Это такое тяжелое испытание психологическое – много лет продержаться на определенном уровне, работать в этой сфере, в сфере этих отношений. Это психологически очень тяжело выдержать. И происходят удивительные вещи. Я это все наблюдал в своей жизни и испытал на себе какие-то вещи.

Афонина:

- То есть это тоже такая хорошая школа жизни, в том числе актерская, человеческая?

Смирнитский:

- Конечно. Это та самая публичная профессия. Публичная профессия это вообще всегда тяжелое бремя, несмотря на некий ее внешний лоск, узнаваемость, почитаемость, как кажется, и т.д. Но это очень тяжелое психологическое испытание. И внутри этой публичной профессии тоже очень много всяких подводных камней.

Афонина:

- Может быть, поэтому в спутницы жизни многие актеры выбирают женщин, которые не имеют никакого отношения к этой профессии?

Смирнитский:

- Это мой принцип.

Афонина:

- Поделитесь, чем вас коллеги прекрасные не устраивают?

Смирнитский:

- Нет, не потому что они меня не устраивают. У меня были романы с моими коллегами, у меня все было в жизни. Они прекрасны, в них влюбляешься. И это естественно, когда работаешь с партнершей, особенно если ты с ней близко соприкасаешься, играешь какие-то близкие отношения, любовников, мужа и жену и т.д. Всё бывает, это естественно. Но, зная, что такое эта профессия, зная, как может себя коллега повести в определенной жизненной ситуации, не представляешь ее как некую опору, спину надежную. Хотя исключения из правил в нашей среде были. Мои хорошие знакомые Саша Лазарев со Светой Немоляевой, еще несколько пар могу назвать. Юрский, наверное, с Теняковой. Но их немного. Это исключение из правил. Когда заходит разговор об этом, то приводят в пример всегда их. Других примеров и нет у нас.

Афонина:

- Касаткина и Колосов, Белохвостикова с Наумовым.

Смирнитский:

- Это режиссер и актриса. А вот актерские браки – это посложнее. Потому что режиссер и актриса – тут немножко другие взаимоотношения. Они взаимодополняющие. Актриса делает карьеру, она влюбляется в своего мужа-режиссера, который влюбляется в свою жену-актрису, и благодаря этому альянсу что-то происходит. Так же как это бывало часто в театре, когда даже не муж и жена, а просто режиссер и актриса-любовница, и т.д. Но на этом основании они что-то такое создают. А актерские браки – это сложнее.

Афонина:

- В любом случае за вашей спиной должен быть крепкий тыл?

Смирнитский:

- Да. Я просто знаю цену этой профессии и знаю, как актриса себя может повести в жизни, чтобы добиться роли какой-то определенной, какого-то карьерного роста и т.д. Я знаю, на что она может пойти, я часто это наблюдал. Поэтому доверия нет.

Афонина:

- А к представительницам какой профессии доверие есть? Медики, учителя, стюардессы?

Смирнитский:

- Я выбирал жен не по профессии совсем, но актерская профессия исключается для меня.

Афонина:

- А если любовь такая, что прямо голову сносит? Ясно, что вы человек увлекающийся.

Смирнитский:

- Увлекающийся. Я еще раз повторю, у меня были романы с партнершами.

Афонина:

- Но так, чтобы жениться, нет?

Смирнитский:

- Нет. И потом я сейчас, мягко говоря, немолодой человек. С возрастом мудреешь, делаешь какие-то выводы, если не совсем дурак, основываешься на жизненном опыте, на том, что прошел, и т.д. Анализируешь какие-то вещи и понимаешь, что не дай бог.

Афонина:

- Белошвейки, как у Портоса, в жизни были?

Смирнитский:

- Вообще у Портоса замечательная фраза была. Мы ее с Мишкой откопали, когда снимали все эти дурацкие продолжения. Они сидят в Бастилии (их посадил кардинал Мазарини), и они там философствуют. И он говорит такую фразу: Д’Артаньян, вы знаете, чем чаще я общаюсь с женщинами, тем сильнее привязываюсь к лошадям.

Афонина:

- А собака еще ближе, наверное.

Смирнитский:

- Да. По жизни постоянно у меня собаки. Я никогда кинологом, правда, не был, но как-то у меня с ними такой контакт. Наверное, я в прошлой жизни был собакой.

Афонина:

- Интересно, какой породы?

Смирнитский:

- Это я даже представить себе не могу. Может быть, какой-нибудь шавкой, моськой. Но у меня с ними контакт. Меня в жизни собаки никогда не кусали, я их с детства не боюсь. Я даже не знаю почему. Правда, у нас всегда в семье были собаки. И со всеми моими женами обязательно мы заводили собак. Породы были самые разные. Были просто чудовища. У меня были мастино неаполитано, кавказские овчарки, алабаи, у меня были карлики всякие, пудели. В общем, всё было. И со всеми у меня потрясающий контакт. Они меня все слушались, любили.

Афонина:

- А вы городской житель?

Смирнитский:

- Городской. Я родился в городе, практически всю свою сознательную жизнь… Вот я родился в Москве, я и прожил в Москве. Хотя я очень люблю природу, пленэр, особенно с возрастом все сильнее и сильнее тянет уединиться где-нибудь. Тем не менее, по сути своей я городской житель.

Афонина:

- То есть удобства, комфорт – это для вас обязательно?

Смирнитский:

- Наверное. Да, люблю это дело.

Афонина:

- Комфорт вы создаете или вас комфортом окружают?

Смирнитский:

- В основном я пытаюсь организовывать себе комфорт этот самый. Я никому не доверяю. Я доверяю себе. Но иногда доверяю жене, посоветовавшись. Иногда.

Афонина:

- Наверное, в каких-то мелочах.

Смирнитский:

- Стараюсь глобальные вопросы решать сам.

Афонина:

- Понятно. В этой семье вы хозяин.

Смирнитский:

- Я бы не сказал. Знаете, моя теперешняя супруга, у нее тоже характер серьезный, она добивается своего. Так что у нас бывают серьезные стычки, несмотря на мой возраст, тем не менее, мы иногда сойдемся просто… Но в каких-то глобальных вещах мне удалось ее переубедить и даже, мне кажется, немножко перевоспитать. Она считает, что она меня перевоспитала. Каждый стоит на своем.

Афонина:

- Валентин Георгиевич, а профессия вас каким-то образом перевоспитала? Изменения произошли в результате того, что много ролей сыграно, много всякого происходило в театральной, в киножизни, вне театральной жизни?

Смирнитский:

- Естественно, перевоспитала. Я даже не знаю, как это сформулировать. Вообще эта профессия знаете, чем страшна? Она ломает психику. И люди, которые немножко заигрываются, уходят слишком в эту профессию, у них начинают происходить психические изменения. Это вам любой психиатр скажет. Они все говорят: вы же ненормальные. С точки зрения обыденности мы относимся к людям совершенно ненормально. Со сломанной психикой. Потому что мы этим аппаратом работаем. Я об этом стал задумываться с возрастом (как она меня воспитала, что ли, эта профессия). Я об этом по молодости, конечно, не думал. И никто не думает. Слава, пальцем показывают, узнают, твоя афиша висит, зрители аплодируют, цветы преподносят, на кинофестивалях кричат «браво» и т.д. А потом начинаешь задумываться, начинаются стрессовые ситуации, начинаешь пить или что-то еще. И я стал задумываться над этим вопросом и понял, что в этой профессии очень важно пытаться каждую секунду, если есть такая возможность, как-то релаксировать, отключаться. И я стал пытаться это делать. Сейчас я делаю это все больше и больше, потому что возраст уже серьезный.

Афонина:

- А как переключаться, на другой вид деятельности?

Смирнитский:

- Нет. Давать своей психофизике отдых. Это может быть хобби какое-то – отвлекать себя какими-то моментами, меньше вникать, иногда просто забывать об этом деле. Я сейчас это делаю часто.

Афонина:

- Это хороший психотренинг к тому же.

Смирнитский:

- Актеру в возрасте это легко. Потому что он становится меньше востребован, меньше к нему профессиональных претензий, потому что широта актерского амплуа сокращается. Ты понимаешь, что не сыграешь уже Ромео, этого, пятого, десятого.

Афонина:

- Я благодарю вас за этот разговор.