Кыргызстан
+12°
Boom metrics
Сегодня:

Армен Григорян: «Под эту песню я как бы превратился из мальчика в мужчину»

Лидер группы «Крематорий» рассказал, как услышал свое имя в песне Оззи Осборна

Гость – лидер группы «Крематорий» Армен Григорян. Ведущий – Александр Рогоза.

Рогоза:

– Это программа «Музыка, которую я люблю» и речь в ней пойдет о тех песнях, которые в разные периоды вашей творческой жизни оказали на вас какое-то влияние. С чего, по вашему мнению, нужно начать, чтобы охарактеризовать те вкусы, на которых вы воспитывались?

Григорян:

– Учитывая то, что я в гостях у «Комсомольской правды», мне хотелось бы стать комсомольцем и опуститься в те славные времена, в туманную юность, когда все у нас как бы начиналось. Давайте поговорим о группах, которые повлияли на меня таким образом, что я пришел вот к этой музыке.

Рогоза:

– Это были официальные комсомольские группы, вроде «Лейся, песня», «Голубые гитары»?

Григорян:

– Нет, неправильно. «Веселые гитары» и «Голубые гитары», то, с чего мы начинали. Но серьезный такой поворот произошел после того, как были «Битлз» и «Роллинг стоунз», произошел после того, как мы услышали группу «Блэк саббат». Не знаю, есть ли сейчас группы, которые сделали еще один шаг в хард-роке, но то, что «Блэк саббат» заложили очень много ниш для расползания хардрока в хэвиметалл, в трэш металл и так далее, это действительно они заложили. И каким-то образом эта группа повлияла на меня. Да так, что я организовал команду, которая называлась «атмосферное давление, 90% материала которого мы играли, это был «Блэк саббат».

Рогоза:

– Прошу прощения, я читал одно из ранних интервью Кости Кинчева, он тоже рассказывал о том, что любил «Блэк саббат» и он рассказывал о том, что все стены были увешаны какими-то черепами, всякими мрачными картинками. В вашем случае это касалось только музыки или вашего внешнего вида тоже?

Григорян:

– У Кости, видимо, был блат, если он вешал на стенку в те времена плакаты «Блэк саббат», у нас такого не было, у нас были маленькие фотографии, которые мы печатали, перепечатывали, сидя у себя в ванной с красной лампой. Это у нас была такая как бы затея, у нас же не было тогда интернета. Поэтому все мы домысливали. Естественно, благо было подержать в руках настоящую пластинку. Это сейчас можно пойти на рынок и купить, чего хочешь, а тогда это было как золотой слиток.

Рогоза:

– Как добыли, кстати, первую пластинку?

Григорян:

– Спекулянты помогли. У нас в школе был очень хороший парень…Тогда это был бог, который мог достать любую пластинку за 50 рэ, по-моему, он доставал фирменную, за 30 рэ югославскую. И вот нужно было поиметь некое количество пластинок, потому что дальше уже шел обмен. И вот так развитие и шло. Причем, что касается «Блэк саббат», я никогда не забуду одну из композиций, она называется «Айрн мэн», во-первых, потому, что там вначале звучит мое имя дважды – Оззи Осборн так громко его произносит…

Рогоза:

– Армен сказал?

Григорян:

– Да. А второе то, что тогда соблазнять девочек мы как раз пытались с помощью тяжелого рока. Это было очень как-то так прогрессивно, революционно.

Рогоза:

– Девочки реагировали на тяжелый рок расслабляюще?

Григорян:

– Мы их приучали, да, реагировать таким образом, чтобы они отходили от групп «Тич Ин», «Бонни Эм» и все такое. И под эту песню я как бы превратился из мальчика в мужчину.

Рогоза:

– Армен, продолжая разговор о «Блэк саббат», это были просто песни, которые вы слушали на пластинках или вы пошли куда-то дальше и вы снимали какие-то аккорды с этих пластинок?

Григорян:

– Нет, конечно, все это снимали. Более того, у нас была очень прогрессивная по тем временам школа, как я сейчас вот оглядываюсь назад. Мы на уроках английского разбирали тексты. У нас была очень хорошая учительница – Наталья Борисовна Малолеткова – и когда, видимо, ей стало понятно, что можно как-то все это совместить и перейти в учебу, чтобы мы не просто слушали где-то там, а вот чтобы можно было изучать, мы стали переводить. Более того, она потом пригласила к нам в школу, по тем временам он назывался специалист по рок-музыке, настоящего американца, который приехал к нам в школу и прочитал нам лекцию. И вот очень интересно, когда он на доске нарисовал такой большой квадратик и написал на нем – Боб Дилан. А потом от него там пошли уже все остальные, включая Битлз и Роллинг Стоунз. Но это, видимо, такой американский немного взгляд на историю. То есть, приходили люди, которые что-то объясняли. В результате это очень интересная затея – изучать музыку и язык одновременно. Более того, в «Блэк саббат», помимо музыкальной составляющей, была некая мистика. И вот эти тексты, которые мы разбирали, были очень созвучны тем приоритетам, которые мы давали в литературе тогда. Эдгар Алан По. Тот же самый Ивлин Во «Шелестящий дол». И вот «Блэк саббат» это была какая-то такая мистическая, с одной точки зрения, команда. Но с другой это была очень добрая, очень открытая, совершенно по тем временам нестандартная. И, естественно, мы в этот водопад «блэксаббатовский» в общем-то, с головой.

Рогоза:

– Учительницу тексты песен не шокировали? Она нашла для себя, что они схожи с неким направлением в литературе?

Григорян:

– Ну да, это мистическое направление какое-то. И потом, у «Блэк саббат», конечно, есть песня, которая каким-то образом там воспевает волшебный листок кокаина, наверное, но в основном это рассказы, это какие-то истории, это душевные переживания, это очень интересное, воплощенное в такой малой песенной форме произведения, которое дает вам уже картинку. То есть, хорошее произведение от плохого, на мой взгляд, в том числе музыкальное, отличается тем, что, когда вы слушаете песню, вы отходите от слов и у вас возникают картинки. Также, как и от хорошей литературы… Когда вы видите картинку, это говорит о том, насколько силен художник. Что он смог создать вот эту иллюзию в вашей голове и вы начинаете видеть… Как вот Булгаков, который никогда не видел Средиземного моря, он описал его таким образом, что вы это все видите. И это солнце, которое садится, и дворец прокуратора… Вот у «Блэк саббат» было что-то то же самое.

Рогоза:

– А играть-то вы учились по «Блэк саббат» или по каким-то другим ансамблям?

Григорян:

– По Иванову-Крамскому. Вот сюда гитара ставится, потом вот ставится какая-то маленькая табуреточка и треньк-бреньк и чтобы большой палец никогда не выглядывал за гриф.

Рогоза:

– Перпендикулярно грифу?

Григорян:

– Совершенно верно.

Рогоза:

– Тем не менее, вы в школьные-то годы играли «Блэк саббат» на танцах или это все приходилось делать в каких-то каморках в репетиционных базах?

Григорян:

– Когда меня выгнали из музыкальной школы и я увлекся футболом, то второе явление отца народов произошло как раз вот, может быть, в 7-8-мклассе. То есть, я не расставался с гитарой, по-моему, даже в сортир с гитарой ходил. Родители, слава богу, вот когда они жили за границей, к ним приезжал с концертом Кошкин, такой очень серьезный музыкант, наш классик. И папа с ним созвонился и они договорились о том, что я буду брать у него уроки. Я ездил ежедневно к Кошкину и занимался. И вот он как раз, когда я у него попросил, что я хотел бы играть на бас-гитаре, как Гизи Батлер, я поставил ему эту музыку, которую мы тогда слушали, он нашел в себе силы, нашел и изучил это где-то, и стал мне преподавать еще и бас-гитару.

Рогоза:

– То есть, попадались такие люди, которых это не шокировало, хотя это советские времена были, 70-е годы.

Григорян:

– Более того, потом папа, когда уже понял, что вот с бас-гитарой, когда мы уже мастерили сами, причем, это были гитары, знаете, где лады не уменьшаются вот по грифу, а, наоборот, увеличиваются… как они строили эти гитары, абсолютно непонятно, но папа привез мне первую гитару из Праги по рисункам по моим. И я уже стал там заниматься. То есть, на самом деле, в этой жизни получилось так, что, когда возникала какая-то идея или мечта, находились люди, которые помогли этой мечте воплотиться. И вот то же самое произошло и с Кошкиным. А уж потом школа тоже помогла. Потому что, когда уже наш директор Владимир Александрович Миславский понял, что у нас в школе где-то порядка 100 ансамблей и каждый играет определенную музыку, то он все-таки купил аппаратуру, школа купила аппаратуру, по тем временам усилитель «Электрон», какие-то микрофончики и выделили время для того, чтобы все музыканты, то есть, те люди, которые пытаются играть, репетировали. То есть, мы приходили в актовый зал, репетировали, у нас был там час времени. Потом конкурсы устраивали. То есть, это была очень хорошая педагогическая такая линия. Не пытаться их по разные стороны, как это было везде, а все-таки собрать и каким-то образом контролировать.

Рогоза:

– Армен, вы говорили не раз в своих интервью о том, что очень тепло относитесь к творчеству Майка Науменко и тому вкладу в развитие русского рока, который он внес, привнеся вот эту бытовую лирику американского, британского рока. Я знаю, что одна из его любимых групп была «Ти-рекс». И даже песни, которые люди приписывают Майку Науменко, где-то мелодически это все-таки «Ти-рекс».

Григорян:

– Да.

Рогоза:

– Как вот такая легкая группа после «Блэк саббат» возникла в вашей жизни?

Григорян:

– Это какое-то такое переложение. Причем, мы писали потом, когда мы издавали эти школьные записи, эти школьные тексты, мы все-таки передавали большой привет настоящим авторам. У Майка было примерно то же самое. То есть, в самом начале Майк был проводником, он действительно брал очень много из текстов, иногда даже и музыку, и у него, наверное, у единственного получилось так, что он выглядел очень правдоподобно. И когда я услышал Майка впервые, хотя до этого мы, а мы ходили на концерты «Машины времени», «Высокосного лета», «Рубиновой атаки», мы к ним как к отцам родным относились, но пели все-таки по-английски. Пытались петь. А вот после Майка случилось так, что я стал постепенно графоманить по-русски. И вот эта мощь была настолько сильной, что перевернула вообще мое представление о музыке. Честно говоря, я до сих пор отношусь к словам, к их фонетическому звучанию, мне иногда режет слух то, что нельзя сделать по-английски. В английском есть все-таки некая певучесть, да, она вот очень свойственна рок-н-роллу. Так же, как и итальянский язык свойственен опере.

Рогоза:

– То есть вначале-то многие говорили, что на русском рок петь вообще в принципе невозможно.

Григорян:

– Да, но вот у Майка получилось как-то это туда вкрапить. Вот как раз это было удивительно. Потому что до этого мы думали – ну как можно спеть слово «вываливающееся». Это ж сколько там надо нот употребить! А у Майка это получилось в легкой форме. И, главное, что у него вот то, что я говорил о картинке. У него действительно вызывало уважение вот эта стройность рассказа, где есть пролог, кульминация и эпилог. То есть, эта вот законченность формы. Соответственно, это все и породило такое желание что-то попробовать.

Рогоза:

– Но вы, как специалист по «Ти-рекс», в виде справки можете перечислить песни, которые приписываются Майку, а на самом деле очень схожи с песнями других групп западных? Насколько я знаю, «Ты любишь буги-вуги» это «Ти-рекс». А еще какие песни?

Григорян:

– Нет, «Ты любишь буги-вуги» это, скорее, Джерри Льюис. У Майка «Ти-рекс», это, по-моему, тоже что-то такое про буги-вуги… но это не та песня, о которой вы сказали. Но он не шел по песням, он все-таки брал какое-то общее. У «Ти-рекс» все-таки было очень много рок-н-роллов. По сути дела, это всего лишь 12-тактный блюз ускоренный, поэтому сравнение делать очень сложно. Но, тем не менее, мелодическая линия какая-то там проходила. Мне кажется, вот песня «Электрик вориор», для меня во всяком случае, это что-то такое совсем русское. Вот как раз из этой песни выросли многие песни наших музыкантов.

Рогоза:

– И еще одну песню хотелось бы, чтобы вы прокомментировали. Вспомните еще одну, четвертую песню, которая на вас имела большое влияние в детстве, когда вот закладывался тот фундамент, который мы имеем в виде большого количества альбомов группы «Крематорий».

Григорян:

– Да как вам сказать, если быть откровенным до конца, то все, что касается моих песен, то они действительно часто возникали как-то очень вот легко и спонтанно. Может быть, как вот говорил, по-моему, Камю, иногда что-то такое полезное и стоящее возникает при выходе из ресторана. Вот что-то такое получалось и у нас. Это как-то быстро все происходило. Идея сама приходила, а потом уже нам приходилось писать все это. Например, песня «Роллинг стоунз» «Май зе литл хелп» – я все время представлял, так как я был уполномочен моей мамой сдавать грязное белье в прачечную, я сдавал туда, раньше все это по номеркам как-то было, потом получал. И я вот ассоциировал эту песню с собой. Потом я уже узнал, что это совсем не об этом песня, но вот ассоциации были какие-то очень такие домашние, уютные. И я вот ставил эту песню, часто слушал и мои родители понемножку стали тоже приобщаться, хотя они любили там французскую музыку, оперу и все такое, но они потом стали любить «Роллинг стоунз» больше, чем «Битлз». И вот эта песня была локомотивом в том, что как бы вкус их поменялся в совершенно такую ненормальную сторону для людей, которые были членами партии.

Рогоза:

– Как человек, который любит «Роллинг стоунз», вы можете подтвердить или опровергнуть такую мою мысль. Мне всегда казалось, что до сих пор непонятно величие этой группы по отношению к сегодняшнему дню. Потому что на тех ранних альбомах, о которых вы говорите, они все-таки играли очень плохо.

Григорян:

– Да.

Рогоза:

– И в принципе они, если говорить честно, до сих пор не научились играть чтобы уж так – ах! А в чем их величие? Почему они остались таким вторым большим мастодонтом после «Битлз»?

Григорян:

– После смерти Бренна Джонса, конечно, то, что касается мелодизма и вообще этих шикарных песен, они, конечно, ушли. Но сейчас я не думаю, что им доставит большого труда набрать себе хороших музыкантов, которые все это сделают… Просто, видимо, рок-н-ролл действительно не нужно раскладывать по полочкам, его ни в коем случае не нужно переводить в некую математическую схему. Вот можете обратиться к нашему известному критику, он, конечно, объяснит вам, все по полочкам разложит и даже изумленный автор узнает много о своих песнях новых. Но я воспринимаю музыку эмоционально. И с точки зрения эмоций – нравится не нравится. Ну, как вот девушка иногда воспринимается. Я люблю ее не потому, что у нее длинные ноги или красивые глаза, просто она мне нравится и все. И в Роллинг стоунз есть некое обаяние. Обаяние, которое свойственно этим не очень, может быть, симпатичным ребятам, но которые пробили эту стену благодаря своей музыке. Вот этой откровенности, может быть. Мне сложно объяснить. Я не могу. Но вот с точки зрения эмоций я их принимаю на все сто процентов. Потому что для меня это в первую очередь группа, которая поднимает мое настроение, которая открывает какие-то двери закрытые в мир. И вообще создает некую атмосферу, при которой хочется жить и существовать на этом свете в этом радостном состоянии, а не в каком-то таком понуром, адском, темном, злобном. В этом величие Роллинг стоунз. И, слава богу, что эта группа существует так долго и, возможно, многие, которые там критиковали или считали себя лучше, уже давно сошли со сцены, а эти ребята продолжают играть. И для меня это большое удовольствие. Во-первых, это дает шанс и нам. Может быть, мы тоже доживем до их лет?

Рогоза:

– Впечатление о «Комсомольской правде», может быть, вот из тех времен, когда вы «Блэк саббат» слушали, а, может быть, более поздние впечатления? А, может быть, совсем свежие?

Григорян:

– В школе по четвергам у нас проходили политинформации. Поэтому «Комсомольская правда» была в хит-параде на первом месте. Но даже помимо всего этого я вот что хочу сказать. Я, конечно, мог бы сейчас пошутить или, может, как-то полицемерить, но не буду этого делать, поскольку со временем стал уважительно относиться к людям, у которых есть история. Особенно растянутая во времени. Вот у этой газеты история эта есть. Она на сегодняшний день, хотя я читаю ее часто в самолетах, все-таки дает некий свой взгляд на происходящие события. Это не рупор ЦК КПСС, какими стали многие наши газеты. Все-таки тут есть уровень журналистики, который до сих пор можно считать крайне высоким. Так же я люблю и байкеров. Вот байкеры – это маленькие детишки, которые сейчас выросли, но они все еще увлекаются мотоциклами. Это люди, которые преданы своему делу. Поэтому я, видите, сижу без шлема, потому что я снял его из уважения. Но я действительно очень рад, что жизнь сложилась таким образом, что я занимаюсь любимым делом, что у меня нет сверху перста указующего. Это действительно огромное счастье. И, наверное, самый главный принцип – это умение мечтать. Я действительно в какой-то степени фантаст. И так уж сложилось, что все то, о чем мечтали, все как-то воплощается, поэтому я не могу просить у господа бога чего-то еще, мне и так этого достаточно.