Премия Рунета-2020
Россия
Москва
+10°
Boom metrics
Общество11 ноября 2001 22:00

Было дело, фашисты прорвались в столицу. На водную станцию «Динамо»

15 ноября 1941 года гитлеровские войска начали генеральное наступление на Москву. Это было началом их конца
Источник:kp.ru

Итак, Москва бежала. После 19 октября, когда обнародовали наконец «Постановление Государственного Комитета Обороны», в котором Москва объявлялась на осадном положении, из города уже эвакуировали более миллиона человек, свыше пятисот заводов и фабрик. Москва обезлюдела. Но она не сдавалась. Во дворах, на улицах жгли документы, но и воздвигали поперек улиц стальные надолбы против фашистских танков. Минировали оставшиеся заводы и мосты, но перекрывали Садовое и Бульварное кольцо баррикадами из мешков с песком. В подвалах домов, стоявших на основных московских магистралях, устраивали пулеметные гнезда. По набережным Москвы-реки, за брустверами из мешков с землей, ощетинились длинные стволы зенитных орудий. Паника, стихийно выплеснувшаяся 16 октября, схлынула. Москва сосредоточенно и напряженно готовилась к сражению. В конце октября ближайшая к столице линия фронта находилась в ста километрах от столицы. Но эта линия, непрерывно меняясь в своих извивах, все ближе и ближе подтягивалась к Москве. Вот немцы уже в Апрелевке, где находился главный музыкальный завод страны: здесь делают патефонные пластинки. Копаясь на брошенных складах, немцы выискивали записи русских песен, надеясь их в скором времени прослушать в Москве. Апрелевка - всего в 35 километрах от Москвы. Танк на полном ходу может проскочить это расстояние всего за полчаса. Вот гитлеровцы уже и в Красной Поляне - в 25 километрах от Москвы. Потом ворвались в Крюково - 22 км от стен Москвы. Отсюда в бинокли они разглядывали Кремль. Здесь гитлеровские офицеры и солдаты получили приказ готовить парадную форму. Для торжественного марша на Красной площади. «Железный» Г. К. Жуков обратился к Сталину с просьбой перенести свой штаб из Перхушкова, что в 30 км от Москвы, на Белорусский вокзал. Верховный главнокомандующий ему ответил: «Если вы попятитесь до Белорусского вокзала, то я займу ваше место в Перхушкове». Больше этот вопрос не поднимался. И тут произошло невероятное. На химкинский мост, всего в 14 километрах от Кремля, вдруг влетели немецкие мотоциклисты. Они нарвались на наши танки и были тут же уничтожены. А два или три немецких экипажа промчались до водноспортивной станции «Динамо» и были расстреляны советскими мотоциклистами. Тот бой был уже в черте Москвы. Ближе немцам не удалось пройти. И еще был бой, теперь совсем забытый, на той же Ленинградке. В Химках объявились два ошалевших немецких танка. Их быстро подбили. Каждый делал свое дело. Срочно в предзимней тишине во всех районах Москвы создавались отряды народного ополчения. Мемориальные доски, о том напоминавшие, не все сохранились: снесли дома, где доски те висели. Поверить трудно, но военные заводы не останавливались ни на минуту. Завод Ильича, что на Большой Серпуховской, выпускал стрелковое оружие, снаряды, гранаты, патроны. Немцы о нем знали и предприняли несколько попыток разбомбить. Бомбы ложились рядом, но на территорию завода не попадали. И все равно снарядов и патронов было очень мало. На каждое орудие приходилось по 2 - 3 снаряда в сутки... Были случаи, когда орудийные расчеты не могли открыть огонь даже и по близкому противнику, потому что израсходовали свой суточный запас. Да, в нашем духе шла война... Тогда же, когда фронт подтягивался к Москве, Сталин вспомнил о своих верных генералах, которых сунул за решетку. Многие из них были позарез нужны сейчас. Вождь некоторых возвращает. Других, под усиленным конвоем, отправляет на восток. По отношению к третьим приказывает из-за недостатка времени прекратить следствие и привести в исполнение высшую меру наказания. 22 высших офицера и 3 женщины расстреляны в подвалах НКВД. Они все на фронт просились. Да, каждый делал свое дело. Министр пропаганды Рейха Геббельс высаживает в районе Красной Поляны веселый, чуть хмельной десант фоторепортеров и кинохроникеров. Снимать вступление в Москву. В истории должны остаться фото- и кинодокументы, рассказывающие о том, как пала русская столица. Уже доставлен в вагонах красный гранит. Воздвигнуть памятник победы германского оружия. Готов проект затопления Москвы. Чтобы ни следа, ни напоминания не оставалось. Уже отпечатаны и ждут своей минуты пропуска и приглашения для зрителей на тот парад, которым пройдут победители по Красной площади. Да только тщетно это все. И никогда уж не понадобится. За исключением красного гранита: из него сложат прелестный скверик на Болотной площади. Под боком у Кремля. Но это сложим мы сами. Парад, правда, состоялся. 7 ноября, как прежде до войны, по Красной площади прошли колонны в марше и двинулись из заснеженной уже Москвы на фронт. А накануне в подземном вестибюле станции «Маяковская» состоялось торжественное заседание Московского Совета, посвященное Октябрьской революции. Радиотрансляция пошла на всю страну. С Урала и из Сибири в Москву стягивались свежие войска. Москва сжималась, как пружина. Но главная, решающая битва за Москву еще впереди. И это будет поворотный час в истории Великой Отечественной. Леонид РЕПИН. Усекновение головы Ивана Добробабина Все 28 панфиловцев, совершившие в ноябре сорок первого подвиг у разъезда Дубосеково, ПОСМЕРТНО стали Героями Советского Союза. Те из них, кто остался в живых, были наказаны - чтобы не разрушали легенду и не «ревизовали историю» Война заканчивалась. Но чем ближе к победе, тем громче били пушки и с неба чаще обрушивалась штурмовая авиация. В окопы хлестал дождь, в блиндажах трещал накат и царила могильная сырость. Ивана Добробабина вызвали в штаб, и не полка - сразу в дивизию. Воевали тогда уже в Австрии. - Что же ты молчал? - обрушился на него генерал. - Это ты держал оборону на Волоколамском шоссе? - Были мы у разъезда Дубосеково, - опешил Иван. - Ты же давно Герой Советского Союза! - обнял его комдив. - Добробабиных много, а ты у нас вот, оказывается, какой! Ладно, дуй в Москву, прямо в Кремль. Даю тебе в сопровождающие политрука. В Москве их кантовали из кабинета в кабинет, просили подождать в коридорах, что-то там согласовывали... А потом один полковник сказал: - Езжай-ка ты обратно в часть. И запомни: нет больше в армии никакого Ивана Добробабина с Волоколамского шоссе. Понял?! А то хуже будет. ...Родом Иван был из села Перекоп, что под Харьковом. По молодости строил там с первых колышков тракторный завод. Потом подался в Среднюю Азию рыть Ферганский канал. Отслужил армию, вернулся домой, в Киргизию. А тут и война. Формировалась дивизия рядом, в Алма-Ате. Командовать ею поставили военкома Казахстана генерала Панфилова. Ивану, как человеку служивому, дали взвод. Панфиловцев бросили в бой прямо с колес. Воевали, как все тогда: то их брали в клещи и приходилось драпать, чтобы не оказаться в окружении, то цеплялись за безымянные высотки и держались, пока батальон не выбивали до роты. Награждали тогда скупо, и все-таки Добробабину дали орден Красной Звезды. - Так и пятились почти до Москвы, - рассказывал мне позже поседевший Иван Евстафьевич. - Но кое-чему научились. Поняли: бежать от танков - смерть. Да к тому же, до каких пор отступать? Под Волоколамском нас еще раз переформировали - и взвод стал полным. Но самое главное - у того Дубосекова нам достался готовый рубеж! Окопы отрыты в полный профиль, блиндажи со шпалами в несколько накатов. И бутылки с горючей смесью - их было навалено несчетно. Про наш рубеж немцы, похоже, не знали. Думали, что легко сомнут. В первую атаку шли из перелеска только легкие танки и пехота в полный рост. Когда мы отсекли ее ружейно-пулеметным огнем, а несколько машин накрыли снаряды, немцы отхлынули. После короткой передышки попытались еще, но опять без толку. Однако все наши огневые точки засекли. На окопы обрушился шквальный артогонь, а сверху навалилась авиация. В такую чертову мельницу мы еще не попадали. Орудия били до тех пор, пока под их прикрытием танки не подползли к самому брустверу. Ну, думаю, на этот раз головы не сносить. Блиндажи обрушились, окопы завалило землей, половина взвода побита. Но под гусеницы танков летят гранаты, а когда уцелевшие переваливают окоп, на моторной решетке лопаются бутылки с горючей смесью, и задницы машин охватывает пламя! Я тем временем метался с ручным пулеметом с места на место, прижимая к снегу пехоту... Потом - резкий свет в глазах, тупая боль и провал в небытие. Контуженный, раненный в ногу, он оказался под завалом. А когда пришел в себя, над развороченными окопами стояла тишина. От прокопченных танков тянуло едким смрадом. Но почему нигде ни души? Кое-как дополз к будке у насыпи. Сердобольная обходчица помогла обмыть рану, перевязала, дала поесть. И только тут выяснилось, что бой кончился три дня назад. Не мог понять, как не замерз? Завал, наверное, и спас. ...Из будки, волоча саднящую ногу, Добробабин с гудящей головой побрел в лес, где натолкнулся на нескольких окруженцев. Вместе двинулись на гул откатившегося фронта. На рассвете перевести дух забились в сарай. Тут, сонных, их и накрыли немцы. Лагерь под Смоленском. 21 день в душной земляной норе. Наконец погрузили в поезд. В Германию. Ночью в стенке вагона пленники прорезали ножами дыру и, будь что будет, выбросились под откос, разбрелись по заснеженным кустам. На день Добробабин залегал в стожках сена. Вылезал с наступлением темноты, надеясь попасть к партизанам. На постое хуторянин сказал хромому, опухшему с голода бродяге, что партизаны таких в отряды не берут: «К тому же мало ли кто нынче болтается по лесам, может, немцы подослали». Оставалось одно - добраться под Харьков, в родной Перекоп. Ни сестра с братом, ни отец с матерью не узнали его, пока не отмыли, постригли и побрили. Когда оклемался, стало ясно: в любой день кто-то донесет, и тогда - опять в лагерь. Староста - приятель брата - предложил: «Бери мадьярскую винтовку без патронов, привяжи на рукав желто-голубую повязку и оформлю тебя полицаем». Другого выбора не было, и - на свою голову - Иван согласился. А когда освободили село, вернулся в Красную Армию и опять топал фронтовыми дорогами до победного дня 45-го. Их часть направили на восток «добивать Японию». Но пока ехали, бои там кончились. И демобилизованный Иван взял курс в киргизский город Токмак. Ранним утром выбрался к знакомому перекрестку и остолбенел, прочитав на угловом доме «Улица Добробабина»! Дальше - больше: посреди площади на постаменте высилась могучая фигура бойца с гранатой в руке. И лицо у воина точь-в-точь его, Иваново. Дома к Добробабину сбежались соседи. Тащили снедь, поздравляли, устроили пир. Только недолгими были радости воскресшего Ивана. Едва встал в военкомате на учет, как оказался за решеткой. Все таблички с названием его улицы сорвали. И хоть свою голову Добробабин пронес целой через все кошмары войны, на памятнике его голову отрезали. Приделали другую - рядового Шопокова, погибшего в том же бою под Дубосековом. Памятник с новой головой перевезли в аул, откуда Шопоков уходил на фронт. Судили Добробабина в Харькове. За измену Родине. Доказывал, что зла никому не причинил, что предупреждал людей об облавах, выкрадывал паспорта тех, кого предстояло угнать в Германию, показывал газету с указом о своем награждении, просил судить в Перекопе... Все бесполезно - 10 лет, строгий режим. И опять лагерь, на этот раз свой. Время от времени в защиту Добробабина появлялись статьи, но из военных верхов следовала суровая отповедь: прекратите ревизовать историю. На всякий случай у Добробабина отобрали не только все награды, но даже удостоверение участника войны. Прав оказался тот полковник: нет никакого Добробабина в армии. И не было. Свой век Добробабин доживал в городке Цимлянске, где мы и встретились с ним в 1995-м. А через год последний панфиловец умер. Анатолий ИВАЩЕНКО.