Николай Бурляев: "Когда я слышу по телевизору американскую речь, переключаю канал!"

Бессменный глава кинофорума Николай Бурляев приветствовал болгарскую публику словами "Христос воскресе!"

Фото: РИА Новости

"Золотой Витязь" стартовал в 1992 году как кинофестиваль, и постепенно превратился в славянский форум искусств: речь давно уже идет и о литературе, и о театре, и о живописи, и о музыке. За почти четверть века делегации "Витязя" побывали и на Украине, и в Белоруссии, и в Сербии, и в Приднестровье. Теперь география расширилась еще на одну славянскую страну: в Болгарии, близ Варны, прошел фестиваль "Эхо Славянского литературного форума "Золотой Витязь".

Бессменный глава кинофорума Николай Бурляев приветствовал болгарскую публику словами "Христос воскресе!" (не все знают, но христиане могут так обращаться друг к другу шесть недель после Пасхи), говорил о том, что дружбу русских и болгар (как и вообще славянских народов) никому не удастся порушить. А еще показывал фильмы – в частности, "Иваново детство" Андрея Тарковского, с которого в начале 60-х началась слава и режиссера, и 15-летнего исполнителя главной роли.

Узкому кругу собравшихся Николай Петрович продемонстрировал "Стихи" – 50-минутный фильм, который не видел практически никто. Его в 1970-м снял болгарский режиссер Маргарит Николов. Это история про русского снайпера, который прибывает в расположение болгарских войск на самом исходе войны, в начале мая 1945-го; ему уже после окончания войны приходится убить немецкого коллегу, который застрелил болгарского мальчика. Это блестящая роль Бурляева из раннего его периода, который начался "Ивановым детством" и закончился как раз "Стихами" – из того периода, когда ему не было равных в ролях нервных подростков и юношей с горящими глазами.

РЫНОЧНОЕ ИСКУССТВО – ЭТО НА 97 ПРОЦЕНТОВ ПОШЛОСТЬ

– У ваших героев 60-х годов – что в "Стихах", что в "Ивановом детстве", что в "Андрее Рублеве", что в "Мама вышла замуж" – одна общая черта: ярость, которая сжигает изнутри. Но этой ярости в последующих ролях, да и просто при человеческом общении, не видно. Вы изменились с годами?

– Я просто никогда не был таким, как мои герои 60-х. Это Андрей Тарковский в "Ивановом детстве" и "Рублеве" добился от меня такой игры – а дальше режиссеры уже на автомате предлагали мне роли взвинченных до предела молодых людей. Андрею же было важно, чтобы я играл его самого, – и я играл, хоть мне это не было близко. Я потом заметил, что у Тарковского все актеры играют Тарковского. И у Толи Солоницына, и у Александра Кайдановского проступает характер Андрея, его глаза, его манера покусывать ногти.

Я чуть ли не три десятилетия ждал роли в фильме «Военно-полевой роман», – вот там герой гораздо ближе мне по мягкости, по терпимости и умению любить... Но вообще я у Андрея многому учился как у личности, он стал для меня определяющим человеком в судьбе. Учился, в частности, бескомпромиссному отношению к искусству и кинематографу. А то сначала, мальчишкой, я все удивлялся, как это Андрей может признавать во всем мире всего пять-шесть режиссеров... Американских режиссеров, например, он не признавал вообще, никого, даже классиков. Хотя и в то время, когда жил Тарковский, американское кино было еще относительно приличным. Это сейчас оно стало эффектной пустотой, пошлостью, которая работает на понижение духовного уровня целой планеты... Быть может, Андрей уже это предчувствовал.

- Неужели вам вообще не нравится ни один американский фильм?

- Нет, кое-что нравится. Но когда дети меня затаскивают на очередной американский фильм, я им всегда сразу говорю: "Дети, мы сейчас опять увидим пошлятину и доходный промысел в 3D. Наденем очки, будем в них косеть". Иногда я ошибаюсь и мы попадаем на хорошее кино – например, мне очень понравилась «Рапунцель», детский, очень милый мультфильм. Но как правило, я не обманываюсь. Да и в принципе, когда на наших телеканалах я вижу американское кино, слышу американскую речь, тут же переключаю кнопку – сразу понятно, что мне тут собрались показывать.

- Отвечая на вопрос болгарской журналистки, вы еще очень резко отозвались о мюзикле "Красавица и чудовище".

- То, что я увидел у нас в Москве, мне очень не понравилось, от первого до последнего мгновения! Ну, вроде приличные декорации и костюмы, сделанные в подражание Америке. Но и все остальное – американское: этот душок, эта пошлость, которая у них уже в крови. Обязательно нужно подпустить немножко скабрезности, секса, флирта и так далее. Это все не наши традиции, не русские.

- Создается ощущение, что для вас пошлое – значит что-то, сделанное на продажу.

- В общем-то, все рыночное искусство – пошлое процентов на 97. И лишь три процента в этом потоке приходится на исключения, на то, что можно назвать искусством, возвышающим душу. Это самые важные для меня критерии искусства. Эту формулировку – "За нравственные идеалы, за возвышение души человека" – я заложил в девиз кинофорума «Золотой витязь» в 1992 году, когда это было немодно. А сейчас практически на основе этого девиза приняты основы государственной культурной политики.

Я ПРОТИВ ЦЕНЗУРЫ, НО...

- Не так давно разразился скандал с фильмом "Номер 44", который, по мнению министра культуры Владимира Мединского, показывал позднесталинский СССР как Мордор. Его сняли с проката. Это очень плохой в художественном отношении фильм, и там невероятно много чепухи, но мне лично кажется, что даже такие картины все равно надо не запрещать, а показывать – а потом уже говорить о них что угодно. Тем более, тут же начались оговорки – фильм выйдет на DVD, и его можно разместить даже на сайте Минкультуры, но с разъяснениями...

- Я не видел этого фильма. Но что касается ваших слов о "надо показывать"... Зачем изначально понижать духовный уровень? Зачем тогда вообще государство? В кино, например, есть продюсер, который запросто выгонит любого режиссера, если тот что-то сделает не так. Недавно удивились, что Мединский уволил директора новосибирского театра. Но ведь тот ослушался мнения не лично Мединского, а нашего общественного совета при Минкультуры. Прежде чем Мединский принял решение, он нам показал "Тангейзера". В зал сели истинные профессионалы, разбирающиеся в музыке, в актерском и режиссерском мастерстве. Мы оценили увиденное. И, опираясь на наше мнение, Мединский посоветовал авторам оперы внести поправки. Ну уберите вы, например, провокационный постер, который ссорит народы. Ну зачем он вам нужен? Но директор театра постер не убрал. И тогда Мединский, выступающий в роли продюсера, уволил его самого. Это все правильно – чего тут такого? Если бы я был бы министром, я был бы еще более радикален, и мне было бы абсолютно все равно, как мои действия оценит наша пятая киноколонна – а она у нас, к слову, есть. Речь идет о будущем наших детей, о том, какими они вырастут, так что государство обязано следить за духовной составляющей культуры.

- А вам самому как "Тангейзер"?

- То, что сделал этот молодой режиссер, прежде всего бездарно. Он пытался поставить "Тангейзера" для Запада, чтоб из Сибири туда попасть, и чтоб там оценили его новаторство. Ведь он же хитрый какой мальчик оказался: еще до того, как выпустил эту провокацию, откровенно говорил, что в западном мире есть два табуированных понятия – Холокост и христианство. Но Холокост он не мог тронуть, потому что тут же стал бы нерукопожатным. А по христианству попробовал ударить. Это такая рыночная провокация, понимаете? "А вот дай-ка я сделаю так – вдруг пройдет!" Но не прошло это в России. И не пройдет никогда. Ведь против этого встали не только православные люди, а 99% нашего населения, и мусульмане, и иудеи. 99 процентов людей всех вероисповеданий за нравственные нормы. И только один будоражащий общественное сознание процент ахает – опять будет цензура! Да какая цензура?

Я подсчитал: у меня 70 фильмов, и из них 20 долго-долго лежали на полке. Ну как я могу ратовать за цензуру? Я за свободу творчества абсолютно, я художник. Но еще я – за внимательное отношение общественности к тому, что выходит в народ через искусство. Тарковский, в отличие от авторов "Тангейзера", был настоящим новатором, суперноватором, но у него никогда не было пошлости, того, что понижало духовный уровень людей. Он, наоборот, поднимал этот уровень. А пошляки требуют свободы для себя, чтобы растлевать народ.

Вот я был в Китае лет десять назад. Как раз тогда Минкультуры Китая не поддержало фильм о каком-то китайском гомосексуалисте, и пресса подняла страшный шум: "А что, у нас в обществе нет этих проблем?" И министр ответил: "Почему, есть. Но зачем их делать достоянием всего народа, привлекать к этому внимание, поощрять?" Фильм не выпустили в прокат. И правильно сделали. Мало ли что есть в жизни. Мои коллеги после перестройки восклицали – "Давайте покажем то, давайте покажем это, ведь все это есть жизнь!" Мой приятель Сергей Соловьев очень радовался, что молодежь валом валит на его "Ассу" и приговаривал: "Ассу" – в массы, деньги – в кассу". И никто не думал, что такие фильмы в итоге формирую поколение...

Предмет подлинного искусства не грязь и мерзость, а возвышение души человека. Когда-то Тертуллиан говорил, что каждая душа по природе христианка. Как же бережно надо обращаться с этой душой! Искусство – это оружие массового поражения или массового возвышения, понимаете?

КРЕСТИК НА ГРУДЬ МНЕ ПОВЕСИЛ ТАРКОВСКИЙ

- Вы – воцерковленный православный, и не даете об этом забыть. Как вы пришли к православию?

- Да я еще иду... Крещен я был, как только родился, в младенчестве, тайно – бабушка и мама были люди верующие. И потом они меня в церковь водили, но я был от этого далек – я же был пионер, потом комсомолец. А потом как-то потихонечку началось... Ведь каждая душа христианка, каждый человек приходит из вечности, от Бога, а потом уже делает выбор – куда ему идти.

Первый крестик на грудь мне повесил Тарковский на съемках "Андрея Рублева". Это был реквизитный крестик, но он очень грел душу мою. И вскоре появился у меня в жизни ближайший друг, Савва Ямщиков – искусствовед, который работал консультантом на «Рублеве». Он еще в те, 60-е годы, первый начал устраивать выставки древнерусской живописи – иконы суздальские, псковские, владимирские... Я начал к ним приглядываться. Потом вместе с Саввой попал в Псково-Печерский монастырь, к архимандриту Алипию, наместнику монастыря, и подружился с ним. Часто приезжал туда, жил по несколько дней в келье, под монастырский перезвон – там особая атмосфера была. Ну вот, так все и пошло.

Архимандрит Алипий вообще-то был собеседник ненавязчивый. Но однажды к нему пришли западные журналисты. И задали вопрос: "А сколько верующих в стране?" Он обернулся к келейнику и спросил: "Сколько жителей-то в Союзе?" – "300 миллионов". – "Ну вот, значит, столько и верующих..." Ведь вера – она дана априори. С самим приходом твоим душа начинает ощущать какую-то тайну. Это и есть связь с тем миром, откуда ты пришел. Так что каждый – верующий. Пусть даже есть люди, которые называют себя атеистами. "Да я атеист!" – говорил наш нобелевский лауреат. Что за гордость? Жалко такого человека. Ведь вот придет туда и окажется, что Бог-то есть!

- Вы каждое воскресенье ходите в церковь?

- Слава Богу, у меня пятеро детей. Как родились Илья и Даша, мы их тут же крестили, а потом начали причащать. Так что каждый день воскресный я прихожу в храм – хотя бы даже из-за них, из-за своей обязанности их туда приводить...

Я-то понимаю, что в церкви плохого нет, там только хорошее. Это ваши братья-журналисты все пытаются о деятелях церкви говорить что-то неприятное. А я с ними постоянно общаюсь, и в прямом контакте не видел еще человека, про которого мог бы сказать: "Я ему не доверяю!" Другое дело, что не всем священникам хочется исповедоваться: ты ищешь особую душу, того человека, которому именно ты мог бы излить самое сокровенное.

РОССИЯ И ЕВРОПА - ЭТО ПРИНЦИПИАЛЬНО РАЗНЫЕ ДУХОВНЫЕ ПОТОКИ

- Вы постоянно противопоставляете Россию и Европу: получается, что Россия – отдельный славянский мир, а Европа – отдельный, причем нас там сильно не любят. Но я был в Европе множество раз, и люди, когда узнавали, что я русский, относились ко мне прекрасно, без тени неприязни – с интересом, с любопытством, с уважением.

- Все правильно. Конечно, каждый человек – божий человек и, если он видит вас, очаровательного туриста из России, с чего бы ему к вам плохо относиться? Мы любим европейскую культуру, и порой мы знаем того же Гёте лучше, чем европейцы. Но в то же время я постоянно цитирую стихотворение Тютчева "Славянам" – а Тютчев, мудрейший человек, выдающийся поэт, дипломат, религиозный мыслитель, в отличие от вас, не приезжал в Европу на пять дней, а жил там десятилетиями. И вот он писал: "Давно на почве европейской, / Где ложь так пышно разрослась, / Давно наукой фарисейской / Двойная правда создалась: / Для них – закон и равноправность, / Для нас – насилье и обман, / И закрепила стародавность / Их как наследие славян"... А Лермонтов говорил, цитирую: «Ну, сколько можно тянуться за Европой? Пора жить своею самостоятельной жизнью и внести в общечеловеческое свое, самобытное, российское».

Мы возьмем все самое лучшее от Европы, мы не против Европы, но все же мы понимаем, что это разные субстанции – Европа, которая живет по принципу самоутверждения и прав человека, и Россия, которая живет по принципу самоотдачи. Это принципиально разные духовные потоки. Поэтому мы непонятны для них. Поэтому им загадочной кажется русская душа – "почему вы можете жертвовать жизнью ради родины, а не за деньги и не по контракту?"

– Представим себе, что завтра начнется война – надеюсь, не с Европой и не с Америкой, пусть с условным ИГИЛ – на которую надо идти и проливать кровь. Как вам кажется, сколько россиян пойдет на эту войну? Если в 1941-м в военкоматы сразу хлынули толпы, что случится сейчас?

- Вы были на войне?

- Нет.

- А я был. В Югославии, под бомбами НАТО я прожил целую неделю. И это была первая для меня реальная война, с бомбежками и угрозой жизни. Но на площади Белграда была установлена сцена, куда выходили люди, что-то говорили, пели. Я выступал от имени российских деятелей культуры. Каждый день на этой площади собиралось по сто тысяч белградцев. И когда перед своим выступлением я смотрел на них, вдруг понял, что все эти сто тысяч людей – монолит. Дети, взрослые, юноши, девушки – у всех в глазах какая-то одна единая душа, единый дух. Нет никаких партий, дроблений, делений. Есть только опасность для твоего Отечества и твое противостояние этой опасности.

Вообще-то раньше это и меня тревожило – если завтра война, если завтра в поход, кто пойдет-то защищать? Но ведь и в 90-е были такие герои, как Женя Родионов (российский солдат, который во время чеченской войны попал в плен, отказался снять нательный крестик и перейти в ислам и за это был обезглавлен. – Ред.) Он погиб в самое безвременье – за кого тогда было жертвовать жизнью, за продажных политиков и олигархов, которые всем правили? Однако в этом православном юноше генетически работало нечто, за что он отдал жизнь. И я понял, что, если завтра что-то случится, то Россия станет единым целым. Такой же, как Сербия в дни бомбардировок. Несмотря на то, что наше сознание после перестройки пытались подвергнуть мутации с помощью всей этой антикультуры, западничества, примитивного американского кино...

- Ну, а как вы думаете, чем закончится украинская история? Что там будет через год?

- Я не могу, конечно, сейчас вообразить подробный сценарий событий, но уверен, что через лет пять мы снова будем единой Русью. Русь – великая, малая и белая – это ведь один народ, искусственно поделенный на разные государства. Вот у меня, например, в генах все переплетено – есть и русская кровь, и украинская, и белорусская. И где мы будем резать? Как кровь-то делить?

Несколько лет назад я встретил в Большом театре покойного ныне Богдана Ступку, выдающегося артиста, которому я когда-то присудил премию Сергея Бондарчука за вклад в кинематограф. Он был тогда министром культуры Украины. С волками жить – по волчьи выть: надо было подпевать, и он подпевал. Мне, своему другу, он внезапно бросил реплику: "Ну, мы же два разных народа..." Я говорю: "Богдан, ты что, охренел? Кто два разных народа? Ты и я? Предки мои из Запорожья – в том числе Кондрат Бурляй, сподвижник Богдана Хмельницкого. И твои предки были с ним рядышком!" Он тогда мне не ответил... Может, шутил? А другой стороны, какие шутки – он же был министром...

Я-то видел, что на Украине делалось в течение 23 лет. Я туда ездил все время, отбирал фильмы для "Золотого Витязя", и смотрел, как выращивается – в том числе с помощью кинематографа – поколение русофобов. Сейчас они как блохи, как обезьяны прыгают с воплями «Кто не скачет, тот москаль». Мы-то, к счастью, не устраиваем в ответ танцы из серии "Кто не скачет, тот хохол". Мы любим Украину.

"КОРОЛЬ ГОВОРИТ" – ЭТО ФИЛЬМ ПРО МЕНЯ

- Я хотел бы задать вам деликатный вопрос. Вы сильно заикались, но сейчас говорите превосходно. Как это у вас получилось?

- Я не лечил заикание. Абсолютно. В детстве меня, правда, куда-то водили, показывали какие-то приемы, но я от врачей ушел. А потом все исправилось все само собой. Как в Евангелии: не надо думать, о том, что говорить, придет время и Господь сам вместит в твои уста то, что надо сказать. Это правда. Сейчас мне уже есть что говорить, а раньше было нечего.

- А как же вы у Тарковского снимались?

- В первом фильме, короткометражке Андрона Кончаловского, я сильно заикаюсь. Я боялся очень – и Андрона это устраивало, ему и нужен был мальчик-заика. А в «Ивановом детстве» у меня сразу пошла абсолютно гладкая речь, с первых же проб. Сейчас я понимаю, почему. Из-за чувства глубочайшей ответственности. Из-за сконцентрированности на том, что ты делаешь. Я был потрясен образом Ивана, я весь горел желанием сыграть как можно лучше. Все это вдруг мобилизовало внутренние силы – и сам собой пошел процесс излечения.

- Фильм «Король говорит» вы смотрели?

- Видел. Прекрасный фильм. Он прямо про меня, и очень мне нравится.